Жизнь в Арктике

Сомнений не было никаких. Душа уже давно лежала к ­северной природе, и когда гендиректор треста «Арктикуголь» предложил нам с коллегами работу на Шпицбергене, мы согласились с радостью. Для нас это уникальный проект, ведь таких регионов, где можно заняться развитием туризма с нуля, практически нет. Неизвестности я не боялась, потому что все моменты, связанные с жильем и прочими бытовыми вопросами, компания брала на себя. Мой сын тогда только поступал в первый класс, и мы решили, что для нас не так важно качество начального образования и он может пойти в местную школу вместо столичной. Сейчас по отдельным предметам я добавляю ему дистанционные занятия. Благо, в 2015 году к нам провели кабель с континента: проблем с интернетом нет.

Я до конца не понимала, как все будет происходить, и была небольшая растерянность. Но мне не казалось, что я в чужом месте. Я тогда ощутила, что я там, где должна быть, и все происходит так, как должно быть. Конечно, не сразу все стало домашним и уютным, но сбежать не хотелось. А дальше было очень интересно. Когда развиваешь дело с самого нуля, сначала все раскачивается медленно, особенно если работаешь с государственными структурами. У них все движется медленно — согласования, закупки и подобные процедуры. К тому же остров удален от материка, и перевозка товаров занимает много времени. И тогда, в начале, появилось ощущение вязкости: вроде постоянно что-то делаешь, общаешься в интернете, подписываешь какие-то бумаги, но не видишь результата. Для столичного жителя это непривычно. Зато потом приходит корабль и привозит сразу же целую кучу «результата», который ты наработал за полгода. И все сразу оживает: мы делаем ремонт, обустраиваем поселок, обновляем линейку сувениров. И самое приятное, что эти изменения видим не только мы, но еще и гости: они возвращаются к нам через год и замечают, что у нас стало лучше.

Конечно, на новогодние праздники мы всегда приезжаем в Москву, и летние каникулы сын проводит там. Кроме того, я путешествую во время отпуска.
Это важный момент — иметь возможность выезжать, потому что глаз все равно замыливается. Все-таки здесь мы живем в закрытом социуме. В Баренцбурге всего 450 человек — у нас в московском подъезде больше людей живет. Нужно периодически менять картинку, чтобы не гас тот огонек в глазах, который загорелся в самом начале. Некоторые местные, в основном шахтеры, не выезжают отсюда по году-два. Для меня это было бы тяжеловато.

Нет, красота не надоедает абсолютно точно. Вот я шесть лет живу здесь и постоянно у фотографирую и выкладываю, казалось бы, один и тот же вид из окна. А он на самом деле всегда разный. Разный свет, разный цвет, разная плотность воздуха. То снег выпал, то он растаял, то только верхушки гор очертил. Бывает очень контрастный пейзаж, бывает и размазанный, акварельный. В полярную ночь картинка одна, в полярный день — другая, а ведь есть еще переходный период после полярной ночи, когда можно увидеть и темное, и светлое время суток. Он сопровождается невероятными розовыми красками, переливами. И чем короче этот период, тем ценнее закаты и рассветы. Каждый день прибавляется по 15 минут светлого времени, и это очень заметно: все меняется.

Приедается, скорее, ограниченный социум. Не могу сказать, что мы все живем здесь дружной семьей. Но так или иначе в лицо знаешь всех, хоть и не со всеми знаком. Периодически хочется почувствовать другую энергию. Каждый раз, когда приезжаешь в ту же Москву, поначалу она заряжает положительным потенциалом, появляется тот движняк, которого ждал. Правда, от этого ритма быстро устаешь, но в первое время ты вдохновляешься творческими проектами, ходишь в новые места. Зайдешь в какой-нибудь ресторан, увидишь там интересную фишку в интерьере, например, и сразу начинаешь мысленно адаптировать эту фишку к реалиям Шпицбергена.

Здесь я каждый день смотрю на море из окна и уже не могу представить, что этого вида у меня вдруг не будет. Я всегда любила море, это для меня определенная философия. Но море же бывает разным. Как-то меня позвали на Канары практиковать штормование на парусной яхте. Когда я шла там под парусом, я видела совсем другую акваторию — не такую, как на Шпицбергене. И тоже невольно начала переносить тот опыт на нашу территорию. Выезды нужны для того, чтобы вдохновляться и разбавлять размеренный ритм жизни на архипелаге.

Купаемся довольно часто, но вода тут +4, так что это не купание в привычном смысле. Вбежал, освежился и выбежал.

Сейчас, по прошествии шести лет, я понимаю, что не хочу возвращаться в Москву, это уже не мой город. Но по своим родным и друзьям скучаю сильно, особенно когда случаются длинные перерывы. Это, в общем-то, единственное, чего тут не хватает. Для меня Москва и Шпицберген — две параллельные жизни, которые не пересекаются, две вселенные, между которыми ты существуешь. Материковые отпуски — они у нас длятся 56 дней со всеми полярными надбавками — я частично провожу в Москве. Спустя неделю-две потребность в общении с родными восполняется, да и у них своя жизнь, не рассчитанная на то, что в ней надолго появляешься ты. То есть Москва — это перевалочный пункт.
Но какое-то время побыть с семьей просто необходимо. У меня растут два племянника, и я очень переживаю, что я для них тетя из телефона, они меня не знают. Еще и поэтому я отправляю сына на материк: для меня важно, чтобы он общался со своими родными, чтобы они знали друг друга, и эта связь не разрывалась.

Расстроился, потому что материк для него — дополнительные возможности и развлечения, которых нет здесь: спортивные лагеря и прочие материковые блага. Но если спросить его, где он хочет остаться, он выберет Шпицберген. У него здесь зона комфорта, все понятно, привычно. Ему нравится местная школа, в московскую он не хочет, говорит, там все какие-то замученные.
Всего детей у нас около 50. Их детство напоминает советское. Внутри дома у них есть пространство, где они вместе гуляют и играют, — сквозные коридоры. Мы живем в четырехэтажном доме, который построен по принципу общежития: квартиры расположены по обеим сторонам сквозного коридора. На каждом этаже есть детская комната со шведскими стенками. В этом пространстве дети играют в догонялки, носятся на самокатах, кувыркаются на матах. Особенно это выручает в полярную ночь, когда на улице настолько темно, что даже не погулять.

Они общаются и гуляют все вместе: и девочки, и мальчики, и первоклашки, и старшеклассники. Нет возрастного барьера. Мой сын, например, пошел в седьмой класс, а его лучший друг окончил одиннадцатый. Это не как у нас было в Москве — вот мы одноклассники и мы дружим, ну, может, еще с параллелью контактируем. Здесь они все вместе и все друг за друга. Просто не так много детей, выбирать друзей особо не приходится, и они учатся дружить с тем, кто есть. Плюс ко всему, это вахтовый поселок и большая часть людей приезжает и уезжает через полтора-два года. Вот прожил ты год с другом, а потом он уехал навсегда, и, скорее всего, вы уже не увидитесь. С одной стороны, это плохо. С другой — это тоже навык, дети учатся общаться дистанционно.

Тут не так много кружков и секций, и они организовывают совместные развлечения: устраивают вечеринки на дни рождения, ходят друг к другу в гости, закупаются в магазинах, и все сами, без взрослых. Дети здесь довольно самостоятельные, потому что мы не боимся оставлять их без присмотра. Родители тут нужны постольку поскольку, и, пожалуй, это к лучшему.

Нет, конечно же. Если кто-то начинает перебирать с алкоголем или неадекватно себя вести, контракт с ним тут же расторгают и его вывозят на материк. Работать с чужими психологическими проблемами тут никто не будет. К тому же, если такие проблемы уже есть, они могут лишь усугубиться из-за полярного дня и ночи.

Полярная ночь длится с ноября по середину января, и в это время действительно очень темно. Если Луна вышла и небо безоблачное, то видны контуры гор вокруг поселка. Если небо затянуто облаками, то даже этих контуров не увидеть. У нас был такой случай: стоматолог переехал сюда в ноябре и только в феврале с удивлением обнаружил, что прямо у его дома, буквально в 100 метрах, море и горы вокруг! А он ходил три месяца из дома на работу и обратно по одной и той же дороге, подсвеченной фонарями, и ничего не видел. А потом начала появляться такая красивая картинка.

Многие люди легко переносят полярную ночь. Когда темно, у них нет перепадов настроения, сбоев в режиме сна, а вот когда солнце 24 часа в зените, им становится тяжеловато и они закрывают окна чуть ли не ватными одеялами. А некоторые, наоборот, полярный день переносят нормально, а вход в полярку (у нас есть такое понятие — вход в полярку и выход из нее) переживают с трудом.
Для тех, кто работает в туризме, полярная ночь — время затишья. Наша туристическая деятельность практически останавливается, потому что туристам до нас просто не добраться: самолеты приземляются в норвежский Лонгйир, от которого всего 70 километров до нашего Баренцбурга, но у нас нет дорог между поселками. Зимой все передвигаются на снегоходах, а летом только по морю. В полярную ночь навигации уже нет, а снега еще недостаточно для снегоходов. Поэтому в полярную ночь мы полностью отрезаны от остального мира.

Часть персонала в это время уезжает в отпуска, другая занимается планированием на будущий сезон, ремонтом, закупками. Именно в межсезонье у нас появляется время на хобби, ведь мы не так плотно заняты на туристических объектах. Все зависит от того, как ты умеешь себя организовать и насколько ты психически устойчив. Некоторые, конечно, впадают в депрессию, много спят и не могут проснуться или, наоборот, не могут заснуть. Другие находят себе интересные дела: занимаются рукоделием, изучают краеведческие книжки, открывают театральные студии.

Мы, жители больших городов, привыкли к тому, что нашими развлечениями занимается кто-то другой. Нам продают способы занять свободное время, а мы просто листаем каталог и выбираем, порой даже не пытаясь понять, что нам действительно интересно. Здесь выбор развлечений невелик, но при этом возможностей для реализации в чем-то даже больше, потому что ты не ограничен в оценке, тебя никто не осудит и не будет ни с кем сравнивать. Когда в нашем поселке собирали музыкальную группу, меня пригласили поучаствовать несмотря на то, что я не ходила в музыкальную школу и вообще была далека от творчества. Мне сказали: «Хочешь попробовать? Давай позанимаемся, у тебя получается вот это». Мне стало интересно, и вот я уже пять лет занимаюсь вокалом. Мы играем поморскую фольклорную музыку с современной подачей, даем концерты, участвуем в фестивалях. Такая музыкальная реализация в моей предыдущей московской жизни была невозможна. Кто-то реализует себя в ремеслах или спорте. Например, одна девушка ведет у нас женские спортивные тренировки. Здесь она начала заниматься этим впервые, поверила в себя и, вернувшись на материк, стала уже профессиональным тренером.

Для меня полярная ночь — один из любимых периодов, я всегда его очень жду. Остальное время — весь туристический сезон — живу очень открыто, постоянно общаюсь с туристами, отдаю много энергии. Кроме того, у меня есть еще репетиции и концерты. Мой рабочий день длится часов 16–17. И вот, когда сезон заканчивается и начинают появляться первые закаты, все, кто занят туризмом, уже предвкушают выдох, это время успокоения. В этот период можно никуда не торопиться и сделать то, что не успевал все это время: заняться спортом, например, или домашними делами.
Особенно уютно бывает посидеть с чашечкой кофе в пледике при свечах, которые ты не мог зажечь в полярный день. Часть нашей команды уезжает, остается совсем немного людей, и появляется то ощущение семейности, которого раньше не хватало. Мы можем сходить с девочками в сауну, сделать какие-нибудь обертывания. В это время глаза отдыхают от света, а темнота меня не напрягает. Потом выпадает снег: немного светлеет и появляется скрип под ногами, от которого становится еще уютнее.

А полярный день меня тоже не напрягает. Наверное, мне повезло, потому что у меня нет проблем со сном, сплю при любых условиях. Полярный день для меня — это расширенные возможности, время, когда можешь репетировать до двух часов ночи и оставаться совершенно бодрым.

Если говорить про общение с людьми, я стала терпимее. Поскольку мы здесь особо не выбираем, с кем общаться, развивается терпимость к чему-то инородному для тебя, например, к чужой мысли, которая не сходится с твоей. Здесь учишься принимать человеческие недостатки, от которых на материке было бы проще отказаться. Эти нюансы не становятся препятствием для общения. В Москве мы все-таки избирательнее и придирчивее.

Кроме того, я окончательно убедилась, что не могу жить без северной природы. Надо сказать, что до того, как я первый раз побывала на севере в 2005 году, я считала себя рафинированной девочкой и думала, что нужно выйти замуж за какого-нибудь грека, уехать в теплую страну, и будет мне счастье. Та поездка на Кольский полуостров, что называется, разделила жизнь на до и после и изменила мое представление о себе. Оказалось, что для меня важен внутренний диалог с природой. Северные пейзажи же достаточно скучные, неброские, аскетичные, но при этом в них столько глубины. Воздух тут как будто более объемный, может быть, за счет повышенной влажности или более низкого неба. И ты начинаешь переосмысливать место, где находишься, и чувствовать его не через глянцевую картинку — розовый купальник, яркая пальма — а через внутреннее ощущение. В ту поездку я поняла, что хочу и дальше так жить, хочу смотреть на эти одинаковые пейзажи при разном освещении.

На Шпицбергене появилось острое ощущение внутренней свободы и дикости в хорошем понимании. Здесь, при максимальном приближении к природе, исчез страх оказаться в первобытных условиях. До Арктики я занималась приключенческим туризмом, но тогда у нас даже в походах были максимально комфортные условия. Здесь мы, конечно, тоже приветствуем комфорт, но есть возможность побыть в абсолютно диких условиях.
В прошлом году мы с другом вдвоем сходили в поход на каяках и прожили неделю там, где в радиусе 100 километров не было ни души. Корабль забросил нас на самый север Шпицбергена и должен был нас забрать через неделю в условленное время. В конце сезона акватория уже закрывалась, поэтому этот корабль был нашим единственным шансом попасть обратно домой в тот день.

Это была своего рода проверка себя, которая открыла мне новые границы свободы. Когда я стала прокручивать в голове ситуацию, при которой мы не успеваем на этот корабль и ночуем на берегу без возможности укрыться в лесной хижине, я поняла, что ничего страшного в этом нет — просто нужна подготовка. С помощью таких походов ты становишься более свободным от своих внутренних рамок вроде «я не смогу неделю без душа». Нет, я все могу и теперь это понимаю.

У всех, кто выходит за пределы поселка, должно быть ружье или хотя бы ракетница — шумовые патроны. Когда я иду гулять с собакой или отправляюсь в поход на каяках, то всегда беру с собой ракетницу.

Чаще всего просто любопытство, возможность попробовать себя в чем-то необычном. Но как правило, топ-менеджеры приезжают сюда на пару лет, получают экспириенс и возвращаются обратно к своему бизнесу. Многие из них испытывают разочарование, потому что в Москве их главная задача — генерировать идеи, которые реализовывает кто-то другой, а здесь так не получится. Идей у нас достаточно, здесь не хватает людей, которые могут руками и головой делать дело. Здесь нельзя просто сказать: «Сделайте мне вот это». Ты должен пойти и сам настрогать, напилить, переложить, заказать, найти поставщика, оформить договор. Мы здесь все многопрофильники, потому что нас мало и мы не можем увеличить количество персонала: нам не хватит ни жилья, ни зарплат. Приходится обходиться тем, кто есть, и быть максимально эффективными. Этим летом, например, туристов почти не было и часть гидов были подсобными рабочими — разбирали короба, вытаскивали мусор — в общем, занимались обустройством города.

Историй, когда у кого-то происходила действительно крутая смена деятельности, мало, но они все же есть. Например, к нам приехала оперная певица, солистка Михайловского театра. Сначала она работала барменом в ресторане, потом почтальоном. Влюбилась, через год ушла в декрет и уехала на материк.

С ноября по январь приезжать не стоит: из-за темноты ничего не видно и, кроме Лонгйира, вы нигде не побываете. Правда, в декабре-январе самая большая вероятность увидеть северное сияние. Застать это явление можно еще в феврале и в начале марта, но вероятность уже гораздо меньше. С середины февраля начинается сезон. Март-апрель — это, что называется, высокий сезон, мест в гостиницах может не быть. Начинается полярный день, и можно увидеть белого медведя, нерпу и прочую живность. Зима у нас длится до середины мая, в это время единственный способ перемещения — снегоход. Это такая настоящая стереотипная Арктика: горы, пурга, скорость. Сел в снегоход, закрыл забрало, мчишься и чувствуешь себя этаким первопроходцем.

С июня по сентябрь у нас арктическое лето. Средняя температура — от +5 до —10 градусов, все перемещения происходят по морю. Мы устраиваем много пеших прогулок, походов, трекингов. А с августа по сентябрь — сезон морской рыбалки. Летняя Арктика менее стереотипная: нет снега и такого преодоления, как зимой, зато есть море и, если повезет, киты, нерпы, лахтаки. Летом есть возможность более глубокого погружения в местную жизнь: можно погулять пешком, потрогать все руками, посмотреть на дикую природу.