Как понять человека другой культуры

Если честно, я не помню никакого специального события, которое развернуло бы меня к Востоку. Из детства мне запомнилась поездка в Тунис: меня тогда очень впечатлила магрибская (прим. ред. Магриб — регион Северной Африки) музыка и базар в деревне Табарка. И в этой среде смешения всего, среде хаоса, было очень комфортно. Чуть позже мне в руки попали книги чешских путешественников-исследователей Зикмунда и Ганзелки, которые на машине проехали всю Африку. Каждый раз, когда я болела в детстве, я открывала эти книги, потому что они действовали совершенно целительно. Они были очень честные, там рассказывалось и про болезни, и про голодающие деревни, но в то же время в этом чувствовался какой-то мечтательный дух путешествий. В первом томе я обнаружила карту с маршрутом передвижений, и там почему-то особенным образом была отмечена та самая деревня Табарка в Тунисе, хотя она очень маленькая. Это был интересный пункт.

Потом была поездка в Индию. В Дели со мной случилось такое переживание, которое, наверное, происходит со всеми, кто в первый раз приезжает в Азию. Помню, как мы ехали ночью в такси и оно объезжало коров и спящих на улице людей. Мы тогда не смогли заснуть, потому что все происходящее для нас было сплошным потрясением. Мне кажется, изначально это все было не столько про любовь к Востоку, сколько про желание поместить себя в совершенно контрастную среду, когда вокруг все другое: другие запахи, звуки, по-другому общаются люди.

А еще меня никогда не волновала стерильность. При всей моей любви к эстетике скандинавских стран, для меня важна максимальная нестерильность среды и ее открытость. Восточная культура построена на знаках и символах, и в этом ее загадочность. И в то же время это очень теплая, контактная среда.

Первое, что бросается в глаза, когда приезжаешь в большой город на Ближнем Востоке или в Юго-Восточной Азии, — это подвижность. На улицах происходит вся жизнь: люди выходят из домов, чтобы поесть вместе, попить чай. Даже в этих обыденных действиях чувствуется коллективное существование. Днями напролет мужчины в Марокко сидят в чайных, потягивают кипяток с мятой и разговаривают. Провести так целый день, за чаем и беседой, — это же определенное состояние ума и, вообще, образ жизни. Представь себе сцену, что в Москве, где-нибудь на Белорусской, сидят мужики в костюмах и целый день неторопливо пьют чай (смеется). Ситуация, конечно, абсурдная, но, мне кажется, она хорошо показывает контраст в среде. Мне всегда нравилась эта контрастность.

Кроме того, на Востоке сохранилось гораздо больше традиционных проявлений, чем на Западе, что меня очень привлекает. Традиционная культура отличается тем, что в ней много связей и значений в повседневных действиях — в том, как ты говоришь, одеваешься. Сегодня надела платок одного цвета, а завтра другого — не просто так, а как знак настроения или события. Конечно, этот символизм есть и в современной культуре, но, вероятно, исследовать его будет интересно лишь лет через 20.

О символизме и об истинных семейных ценностях в культуре Кыргызстана. Каждая героиня рассказывает свою историю, которая вышита в особом ковре — Туш кийизе. Их мамы вышивали своим детям перед свадьбой. Через узоры ковра они передавали пожелания благополучия, любви, поддержки. Там очень разветвленная система символов: каждая птичка или дерево что-то означают. Например, семечко граната, вышитое на Туш кийизе, — это пожелание продолжения рода. Семечко прорастет в дерево, его ветви будут крепнуть, и у них появятся побеги — дети.

Там много простого, но трогательного, что-то в духе: «Я вышила дорогу, чтобы моей дочери ничего не преграждало путь». Мне почему-то особенно запомнились слова одной героини: «Для своей дочери я выбрала узор из цветов. Я хотела, чтобы цветы принесли ей просто счастье». Это очень необычно, потому что восточная культура наполнена системой долженствования. У тебя есть некий скрипт, который нужно прожить. Родители обычно ждут от детей определенных вещей. У нас ведь тоже так: от нас ждут, что мы поступим в университет, найдем работу. А тут — «просто счастье». Интересно получилось: эта женщина освоила традиционное ремесло и привнесла туда свой современный, нетрадиционный смысл.

Цвет и форма — все это образует текст. Сейчас в современных коврах узоры не всегда несут какой-то смысл, но в традиционной культуре это было обязательно. Например, в коврах кочевников совершенно четко, прямо как текст, можно прочитать, от чего этот ковер должен был охранять путника. Когда родители отдавали дочь замуж и она уезжала в другой конец Кыргызстана, они знали, что больше ее не увидят. Единственное, что она могла сделать, — это передать им платочек с вышивкой через странников. По этому зашифрованному посланию они понимали, как живет их дочь, — хорошо ли ей, в мире ли она с мужем и его родней.

Я люблю приводить пример из иранского фильма «Габбех». В нем разворачиваются два сценария: один — в реальной жизни, а другой — в узоре ковра, который ткет главная героиня. Она зашифровывает в этом ковре свои чувства, потому что ей не с кем их разделить. В конце фильма погибает ее возлюбленный, но мы этого не видим. Мы видим лишь то, как в правом нижнем углу ковра — почти как на странице, в конце абзаца — появляется фигура красной лошади. Из контекста становится понятно, что дело закончилось плохо. Ковер здесь — это, конечно, история человека, который его ткет, либо послание для кого-то.

Да, считается, что они обладают метафизической силой. Туш кийиз нельзя прятать в сундук или расстилать на полу, он должен висеть в определенном месте, чтобы его все видели. Это оберег — как крестик или подкова. Тут есть очень важный момент: все-таки его делает мама для своих детей. Это как с колыбельными — важно, что их поет не какая-то абстрактная женщина, а именно мама.

Трудно сказать, ведь многие ковры мамы еще не передали своим детям. Некоторые героини рассказывали про ковер, который достался им от мамы. В этой культуре не принято выносить сор из избы. У нас это архаичная поговорка, а в восточных обществах это правило жизни, реальная норма этики. Но одна женщина рассказала, как они с мужем ходят к реке, чтобы река унесла все их переживания и ссоры. По сути, это было пожелание ее мамы — сохранение мира в семье. Не знаю, многое ли сбывается, но они точно как-то по-своему проживают эти пожелания.

Да. Правда, это было уже в Турции. Я приехала в деревню, где плести ковер — обязательное умение для девушки. Все равно что уметь яичницу готовить. В этой деревне я сделала жалкую попытку завязать свой первый десяток узелков и поняла, что это невероятно сложно. Я не понимаю, как из этих маленьких точечных действий может родиться целый ковер. Мне очень нравится такая аналогия: узелки в коврах — как пиксели. Из этих окрашенных точечек складывается рисунок. Чем меньше точка, тем дороже ковер: чем меньше пиксель, тем больше разрешение. Еще и поэтому ковры на шелке стоят дороже, ведь шелковая нитка очень тонкая и чтобы завязать узелок, требуется еще больше усилий. Женщины, которые ткут по шелку, не должны работать больше двух часов в день, иначе они могут потерять зрение.

Мне нравится сравнивать ковер с диджитал-культурой еще и потому, что они технологически, структурно похожи. Но на ноутбуке письмо пишется за пару минут. Пока пишешь, параллельно слушаешь музыку, с кем-то говоришь или думаешь о чем-то своем. А когда ткешь ковер, ты больше ничего не можешь делать. Ты всем своим существом — руками, глазами, головой — завязываешь узелки. Это происходит очень медленно, требует огромной включенности и концентрации. В деревне мы обсуждали то, насколько технологии делают нас менее терпеливыми.

В людях, которые занимаются такими ремеслами, можно увидеть это терпение — оно такое библейское, переходящее в смирение в каком-то смысле. Вот представь, я завязываю 10 узлов и у меня уже все — предел, дальше невозможно. А эти девушки так целый день сидят.

Я их спрашивала: «А вы думаете о чем-то за работой, может, о семье, о том, что приготовить на обед?» В ответ слышу: «Нет, если я буду думать, я собьюсь и рисунок получится неточный».

И это классная вещь. Я даже решила: «Все, мне нужно срочно купить станок». Сосредоточенности очень не хватает сегодня.

На мой взгляд, это большей частью бессознательный процесс. Есть известные символы в культуре: птица — это свобода, семечко — продолжение жизни. Мне кажется, что, формулируя пожелание, они выбирают из того, что им уже известно, то есть собирают некий конструктор. При этом ручной ковер — это очень авторская вещь. На символический слой накладывается твой личный эмоциональный — о чем думаешь, что чувствуешь во время работы. Плюс есть еще чисто визуальная культура. От деревни к деревне, от региона к региону могли меняться цветовые гаммы, которые, в свою очередь, связаны с климатом и ландшафтом. Если люди живут в горах, к примеру, у них в рисунке появляются очертания гор.

Марокканские женщины, так же как и кыргызские, немногословны. Не так, как мы с тобой сейчас — можем наговорить кучу умных слов. У них просто не принято говорить о себе. Я понимала, что в этой культуре, даже если ты уже познакомился с человеком, попросить его рассказать о своей семье — очень некорректно и неделикатно. А деликатность — здесь крайне важная черта культуры. Важно соблюсти границы, которые почти неощутимы. Именно поэтому в проекте с хиджабами был выбран такой ключ: они говорят как бы не со мной, а с этими предметами. Я озвучивала им шесть слов: дом, семья, детство, мечта, занятие, вера. Дома они находили предметы, которые ассоциировали с этими словами, и складывали из этих вещей натюрморты. Потом они рассказывали о каждом предмете: почему хлеб и оливки — это образ семьи или почему руки мамы — образ дома. В проекте очень мало текста, но он довольно точно раскрывает эмоциональную жизнь этих женщин и их отношения с миром.

Сложность все время одна — сделать так, чтобы человек рассказал что-то действительно сокровенное. Это проблема большинства интервью. Как я всегда шучу, в каждом интервью с известным художником обязательно есть вопрос про творческие планы. Уйти от запрограммированности вопросов и ответов — одна из главных задач проекта.

Герои вовлекаются тогда, когда ты создаешь для них игру. С марокканской историей получилось все так хорошо и быстро, потому что сама затея с натюрмортами была похожа на игру. Героини не воспринимали это как интервью. Интересный момент: если кто-то из участниц поначалу не хотел вовлекаться в процесс, я показывала им натюрморт другой девушки. Они видели, что у другой получилось классно, и им уже тоже хотелось попробовать.

Именно. Мы сейчас делаем много проектов, основанных на пользовательском контенте, — когда сами герои что-то создают. И тут важно не просто собрать информацию, а придумать такую механику, чтобы они могли поговорить сами с собой, подумать о чем-то интересном. Интересном для них, а не только для тебя.

Вопрос вроде «Расскажите о своей жизни» обычно никому не интересен. Чем конкретнее вопросы, тем эффективнее. Представь, если я спрошу сейчас о том, как у тебя появилась вся эта одежда. Тебе будет очень просто про это рассказать. Причем, к твоему рассказу моментально прикрепятся детали: обстоятельства, люди, места, эмоции. Это ключ. Его суть в том, чтобы спросить о чем-то простом и конкретном, но затронуть сразу много тем.

Меня удивило, что они пошли так глубоко. Одна из участниц выбрала руки мамы как символ дома и положила их на стол рядом с другими элементами натюрморта. Это же запредельный сюр! В принципе, понятно, почему руки мамы — это дом. Но я не ожидала, что она возьмет и попросит маму положить руки на стол. В этом есть смелость. Образ дает нам большую свободу, потому что позволяет зашифровать то, о чем просто так не расскажешь. В то же время образ помогает зрителю сохранить границы и деликатность, потому что не говорит с ним напрямую.

С одной стороны, восточная культура весьма сдержанная, но, с другой стороны, уровень темперамента там очень высокий. Этот темперамент как будто зашивается в образы и намеренно сдерживается. И если все это вскрыть, будет очень насыщенное переживание.

У меня был местный проводник — учительница арабского, с которой я познакомилась еще до поездки в Марокко. Она помогала найти героев проекта и переводила. Без нее ничего не получилось бы. Вообще, иметь проводника в другой культуре — очень важно. Мне повезло, и почти в каждом проекте со мной был не просто переводчик или нанятый за деньги фиксер, который показывает места и дает контакты, как это часто бывает. Со мной был человек, который активно участвовал в происходящем, потому что он разделял мои идеи. И это сильно повлияло на качество проектов.

Надо сделать оговорку, что марокканское общество достаточно закрытое и когда ты попадаешь к кому-то в дом, тебе показывают только общее пространство. Поэтому я видела далеко не все. Жилище может быть разным: кто-то живет в старинных аутентичных домах, кто-то — в обычных современных квартирах, похожих на наши с тобой. Но почти везде сохраняется важный ритуальный момент — все сидят не на стульях, а на ковре вокруг низкого стола. Спят тоже на полу, часто в доме даже нет кроватей. Интересно наблюдать за тем, как даже в современных квартирах с кухней из «Икеи» сохраняются чисто традиционные вещи, которые можно встретить и в деревенском доме.

Начну с предыстории. На идею проекта меня натолкнул иранский фильм «Кандагар». Там есть сцена, где группа женщин в никабах, полностью закрывающих лицо, проходят таможенный контроль в пустыне. Таможенник приподнимает ткань, чтобы проверить, женщины ли они вообще, ведь часто никабы надевают мужчины, чтобы незаконно пересечь границу. В фильме это очень азартный, загадочный момент, потому что мы видим, лишь как никабы приподнимают, а кто под ними скрывается, нам не показывают. Эта загадочность и желание приоткрыть завесу стали основной предпосылкой проекта.

Я ехала в Марокко с мыслью, что это очень сакральный момент — снять хиджаб. Потом, когда я стала бывать в домах у участниц, мы садились пить чай и, если мужчин не было в доме, девушки снимали платки. Я ждала, что они будут смущаться, но они делали это совершенно спокойно и рутинно. Это как обувь снять. И когда они снимали хиджаб, я с удивлением обнаруживала, какие они обаятельные, улыбчивые и открытые. Я увидела в них совершенно неожиданную веселость. Это было очень интересно и забавно. Человек кажется гораздо более строгим, когда закрыта нижняя часть лица.