8 минут
Если сойти с широких прямых проспектов Петербурга и миновать роскошные дворцы и особняки, можно оказаться в бесконечном лабиринте дворов-колодцев, в темноте неприметных закоулков, на черных лестницах обветшалых домов. Именно такой непарадный Петербург изображают в своих работах художники объединения «Старый Город», которое появилось еще в 1981 году и просуществовало дольше всех действующих арт-групп города. «Старогородцы» видят прекрасное в «морщинистых стенах, подслеповатых окошках, в сутулости водосточных труб» — так написано в манифесте группы. Главный принцип «Старого Города» — рисовать старую архитектуру — неважно, сохранилась она или осталась лишь в воспоминаниях.
Арт-группа «Старый Город» в Апраксином дворе
На картинах основателя арт-группы, бывшего реставратора икон, Яна Антонышева можно увидеть здания, которых в самом городе уже нет. Ян знает историю едва ли не каждого старого дома, и снос такого дома для него — личная трагедия. Когда смотришь на его работы, кажется, что уже видел эти постройки: они прорисованы детально и вполне узнаваемы. Кажется, что гулял где-то рядом, но не тут-то было: узнаваемое заканчивается на фасадах домов, а дальше — иномирное, фантастическое пространство. Недаром некоторые искусствоведы называют метод Яна фантастическим реализмом. Технику, в которой работает художник, он изобрел сам: Ян рисует пастелью на плотном картоне, который предварительно покрывает черным грунтом. С помощью специальных инструментов он выцарапывает на картоне мельчайшие детали.
Работа Яна Антонышева, основателя арт-группы «Старый Город»
В послужном списке Яна выставки в Петербурге и Москве, в Италии, Германии, Бельгии, Франции. Его работы хранятся в Новой пинакотеке Мюнхена, в Нарвском замке, в собрании Министерства культуры России и в частных коллекциях Франции, Италии, Южной Кореи, США, Канады и других стран. Художник долгое время жил в Европе, но все же вернулся в Петербург и продолжает работать здесь. Ян рассказал, почему он остается в Петербурге, несмотря на то, что старых домов в нем все меньше, познакомил нас с героями своих работ и помог взглянуть на старый город по-новому.
Ян Антонышев
художник-график, основатель арт-группы «Старый Город», градозащитник
—
Ян, вы всю жизнь рисуете городские пейзажи. Почему вы начали рисовать дома?
—
Недавно я нашел свои старые детские альбомы. Оказалось, что уже в пять лет я рисовал церкви, а в 10 — старые домики. Причем по этим рисункам видно, что дома нарисованы с любовью. Все началось еще с детства. Есть даже конкретный день, который стал для меня поворотным.
В 1981 году мы с моими друзьями из Серовника (Прим. ред.: Ленинградское художественное училище им. В. А. Серова, сейчас — Художественное училище им. Н.К. Рериха) образовали художественную группу. Сначала мы назывались Old town people на модный тогда английский манер, название «Старый Город» появилось позднее. Вместе мы постоянно ходили «на натуру». С собой брали этюдники с красками и еще кое-чем. Один этюдник на ножках вмещал три бутылки портвейна, а потом превращался в столик. Если рядом появлялась полиция, этюдник быстро закрывался — очень удобно. Такая вот веселая юность у нас была. Но это все предыстория.
В 1981 году мы с моими друзьями из Серовника (Прим. ред.: Ленинградское художественное училище им. В. А. Серова, сейчас — Художественное училище им. Н.К. Рериха) образовали художественную группу. Сначала мы назывались Old town people на модный тогда английский манер, название «Старый Город» появилось позднее. Вместе мы постоянно ходили «на натуру». С собой брали этюдники с красками и еще кое-чем. Один этюдник на ножках вмещал три бутылки портвейна, а потом превращался в столик. Если рядом появлялась полиция, этюдник быстро закрывался — очень удобно. Такая вот веселая юность у нас была. Но это все предыстория.
«Старый Город» в мастерской Вадима Егоровского
—
В 83-м мы рисовали на Тульской улице рядом со Смольным собором. В какой-то момент к нам подошла бабушка и сказала мне: «Ой, внучочек, а ты что, мой домик рисуешь?» И рассказала историю про то, как она всю жизнь прожила в этом доме, пережила тут блокаду, а буквально на днях жильцов будут расселять, а дом потом сносить. Чуть ли не со слезой ушла. Естественно, я потом ее нашел и подарил картинку с ее домом. Именно картинку — картины у Рембрандта и других великих мастеров, а у меня картинки. Так вот, по ее реакции на мой подарок я понял, как важно рисовать старые домики. Как это важно для их жильцов в первую очередь. Я-то эти домики и так всегда любил, а вот про то, что это может быть нужно кому-то еще, не думал. Для меня это событие стало неким знаком.
—
Как думаете, зачем людям портреты их домов?
—
Ну как, там ведь их жизнь прошла! Вот допустим, переехал кто-нибудь из Коломны в Шушары. Конечно же, он будет вспоминать свой домик в Коломне. Многие люди, особенно эмигранты, заказывали мне нарисовать их дом по фотографии. Я, кстати, не считаю, что рисовать по фотографии — плохо. Если дома уже нет в живых, только это и остается. Из Петербурга ведь уехало очень много людей. И человеку, который живет где-то в Канаде, хочется увидеть свой старый домик хотя бы на картинке.
Дом на канале, архивы Вадима Егоровского
—
Каким должен быть дом, чтобы стать героем ваших работ?
—
Домом с историей. Это как, знаете, пишут на сайтах недвижимости: «Квартира с историей». Там, может быть, какие-то привидения водятся, которые не обрадуют новых жильцов. А для меня это плюс. Чем больше историй, тем лучше.
Ну и есть у меня знак, по которому я понимаю, что все, пора рисовать дом, — появление сетки строительных лесов. Это значит, что дом идет на капремонт, а у нас капремонт обычно заканчивается сносом. Поэтому я сразу его рисую, чтобы продлить ему жизнь хотя бы на картинке.
Ну и есть у меня знак, по которому я понимаю, что все, пора рисовать дом, — появление сетки строительных лесов. Это значит, что дом идет на капремонт, а у нас капремонт обычно заканчивается сносом. Поэтому я сразу его рисую, чтобы продлить ему жизнь хотя бы на картинке.
Дом в Коломне, снимок Анны Кручиновой
—
Вы ведь изучили чуть ли не все старые дома в городе, но по-прежнему постоянно их рисуете. Как вам удается смотреть на одни и те же дома и рисовать все время разное?
—
Дом ведь — живое существо, он бывает разным. А если, например, краска начинает слезать, он меняется постоянно. Мне особенно нравится наблюдать за этим процессом на брандмауэрах — больших голых стенах. А знаете, кстати, в чем смысл такой стены? Ну да, она противопожарная. (Прим. ред.: Брандмауэр — это глухая стена из огнеупорного материала, разделяющая смежные строения или части одного здания, что препятствует распространению огня.) В юности я не знал слова «брандмауэр» и называл его просто — дом-стена. Брандмауэр мне нравится даже больше обычного фасада, потому что это как чистый холст. А на чистом холсте можно придумать что угодно, вот я и придумываю. Там, где краска облупилась, вижу, как проступают разные очертания. Нигде, кроме Питера, я не встречал такого количества брандмауэров.
Брандмауэр в одном из любимых дворов Яна в Коломне, лето 2020 года
—
А еще мне помогает моя техника. Я специальным образом мну картон, делаю секретную грунтовку, и когда сверху рисую мелками, какая-то фактура уже есть. А начинается все с чайных пакетиков — я их никогда не выкидываю, а кладу на картонки и потом обрисовываю очертания чая. Получаются маленькие карандашные наброски. Они тут повсюду — на столах, на стене, в коробках, я на них постоянно смотрю. В этих набросках все уже есть, дальше — дело техники, перенести это на картину. Они могут висеть на стене год, а потом что-то щелкает, я беру один из таких эскизов и где-то за неделю делаю картинку.
Но так не всегда. Когда дом сносят или собираются снести, я рисую его с натуры.
Но так не всегда. Когда дом сносят или собираются снести, я рисую его с натуры.
Обветшалый житель дома А.Г. Лаваль. Лихие 90-е. Архивы Вадима Егоровского
—
Расскажите про свои места силы — те, где вы особенно ощущаете свою принадлежность к городу.
—
Было такое волшебное место — Апраксин двор. Днем там были какие-то склады, люди, а после шести вечера заходишь — пусто. Только здания XVIII века и булыжная мостовая. Для нас это было путешествие во времени. Мы там гуляли, рисовали, ночевали где-то на чердаках. В 90-х там возник рынок и все волшебство исчезло.
«Старый Город» в Апраксином дворе, архивы Вадима Егоровского
—
Из того, что осталось, все тут, в родной Коломне. Благо, ее практически не трогают застройщики. Здесь все рядом: на площади Репина — моя первая мастерская, напротив — каланча бывшей пожарной части, точная копия флорентийского палаццо. Она напоминает мне о любимой Италии. Тут же и Калинкин мост, и дом-утюг. (Прим. ред.: Дом-утюг — дом с узкой угловой частью, напоминающий утюг. Первым подобным зданием стал Флэтайрон-билдинг в Нью-Йорке.) Этот дом я много рисую, он очень необычный. Кстати, это последний дом-утюг в Петербурге. У меня была мечта: побывать в квартире на последнем этаже. Я читал, что там три окна и всего метр между ними, представляете, какая комната! Но попасть туда пока не удалось.
Дом-утюг на картинке Яна «Улитки и улиткоеды»
—
Чем примечательна Коломна?
—
Во-первых, она ограничена водой со всех сторон, это по сути остров. Тут особенно ощущается близость моря, даже воздух и ветер какие-то морские. Об этом, кстати, еще Блок писал, он долгое время жил в Коломне.
Коломна — это город в городе, потому что здесь почти нет новодела. Переходишь последний коломенский мостик, и там уже все, стоят новые дома. А тут остался особый дух Питера. Он еще сохранился на Васильевском острове, но только в некоторых местах — на улице Репина, например. А в Коломне все в одном месте: выходи и гуляй себе. Везде мои любимые брандмауэры, на балконах цветы — ну нет такого места больше в историческом центре. В новых районах много балконов с цветами, но рядом там пенобетонные коробки. А у нас пазл собирается — и дух старины, и уют.
Коломна — это город в городе, потому что здесь почти нет новодела. Переходишь последний коломенский мостик, и там уже все, стоят новые дома. А тут остался особый дух Питера. Он еще сохранился на Васильевском острове, но только в некоторых местах — на улице Репина, например. А в Коломне все в одном месте: выходи и гуляй себе. Везде мои любимые брандмауэры, на балконах цветы — ну нет такого места больше в историческом центре. В новых районах много балконов с цветами, но рядом там пенобетонные коробки. А у нас пазл собирается — и дух старины, и уют.
Устье Фонтанки. Водная граница Коломны, архивы Вадима Егоровского
—
В Коломне всегда жили артисты, художники. Вы ощущаете эту преемственность?
—
Рядом со мной жили Репин, Сомов, Добужинский. От первых двух я очень далек, а вот Добужинского люблю. С ним, пожалуй, преемственность ощущается: он же тоже график, и тоже рисовал старый город.
—
Я знаю, что вы не всегда жили в Коломне. А как впервые тут оказались?
—
Для рисования мы всегда искали немноголюдные места. Особенно любили страшные закоулки, тупики, дворы-колодцы. Я тогда много читал Достоевского и даже сделал своеобразный костюм Раскольникова — расписал маслом пальтуху из драпа и шляпу. Я тогда еще рисовал маслом, и этот костюм служил мне рабочей спецодеждой. Мы часто ходили по местами «Преступления и наказания», смотрели на дом старухи-процентщицы. А он как раз стоит прямо на границе с Коломной. Это был рубеж, и в саму Коломну мы не заходили.
Пальтуха в мастерской Яна
—
Первый раз я оказался в Коломне случайно: на первом курсе Серовника мы с моим другом Димкой забрели сюда с этюдниками. Я тогда жил на Черной речке, он на Комендантском проспекте — это совсем другие районы. В тот день был сильный ветер, очень холодно. Мы подошли прямо к морю — тогда еще к нему был выход. Рисовали и все время смотрели на часы, чтобы успеть на последний автобус, переживали, что не доберемся до дома. Подумали, что оказались где-то на самой окраине Питера. Окраина, правда, показалась очень приятной. Кто бы мог подумать, что через пять лет именно здесь я получу мастерскую.
Львиный мост, архивы Вадима Егоровского
—
Вы получили мастерскую еще юношей, верно?
—
Да. Вообще в 20 лет обычно мастерские не получают, мне тогда сказали, что это шанс — один из 1000. Чтобы бесплатно получить мастерскую, нужно быть членом Союза художников и иметь не менее трех выставок уровня ЦВЗ «Манеж». Именитые художники стояли по 10 лет в очереди, а я-то был пацан, самый молодой в Союзе. Правда, у меня уже была первая выставка в «Манеже», не персоналка, но тем не менее. В 20 лет в «Манеже» никто не висел. Но в общем-то мне, скорее, просто повезло. Дуракам везет.
Весь первый месяц я отмечал эту удачу и боролся с клопами. А потом начал гулять по окрестностям и понял, что это исторический район. Удивительно: я бы мог получить мастерскую где угодно, но почему-то получил именно здесь. А потом как-то так совпало, что чуть ли не все члены нашей арт-группы переселились в Коломну.
Весь первый месяц я отмечал эту удачу и боролся с клопами. А потом начал гулять по окрестностям и понял, что это исторический район. Удивительно: я бы мог получить мастерскую где угодно, но почему-то получил именно здесь. А потом как-то так совпало, что чуть ли не все члены нашей арт-группы переселились в Коломну.
На улицах Коломны, осень 2020 года. Снимок Анны Кручиновой
—
Я знаю, что дом с вашей старой мастерской несколько лет назад отдали под снос и вам пришлось переехать. Вы сразу поняли, что новая мастерская — ваше место?
—
Я раньше постоянно проходил мимо одного дома с башенками и все время на них смотрел. Я ведь подолгу жил в Европе и с тех пор очень люблю эти европейские остроконечные крыши. Если рисую храмы, то католические, с остроконечными шпилями, луковицы гораздо реже. Для меня этот дом с башенками был домиком оттуда. Я мечтал быть к нему поближе.
И вот, когда я переехал в новую мастерскую, я сначала пришел в ужас — там не было даже потолка. Решил, что брать не буду. Кинул последний взгляд в форточку, а оттуда видны те самые башенки. И я тут же согласился и так тут и остался. Ремонт сделали, стало уютно. И главное — я на эти башенки 30 лет снизу смотрел, а сейчас они у меня в окне.
И вот, когда я переехал в новую мастерскую, я сначала пришел в ужас — там не было даже потолка. Решил, что брать не буду. Кинул последний взгляд в форточку, а оттуда видны те самые башенки. И я тут же согласился и так тут и остался. Ремонт сделали, стало уютно. И главное — я на эти башенки 30 лет снизу смотрел, а сейчас они у меня в окне.
Ян на крыше дома с башенками. Снимок Анны Кручиновой
—
Считается, что Петербург мрачный и серый город, это так?
—
По этому поводу есть одна история. В Союзе художников я работал помощником печатника литографий. Каждый день мы печатали по пятьсот Горбачевых и Лениных, а ночью у нас была халтура — мы печатали певца Агафонова. Мне тогда единственный раз в жизни достался госзаказ, поручили литографию. В свободное от работы время я делал пять камней в цвете, очень трудоемкую работу. (Прим. ред.: литография — способ печати, при котором оттиски получаются при переносе краски под давлением с плоской печатной формы (камня) на бумагу.) На деньги с этого заказа можно было жить год, потому что с каждого печатного тиража я получал деньги. И уже осталась чистая формальность — заседание худсовета. Меня все знали, кроме председателя. Я его тоже не знал, даже фамилии. А он тогда был какой-то заслуженный художник СССР. И вот на худсовете председатель мне говорит: «Молодой человек, ну почему вы рисуете всякие мрачные закоулки и дворы? Неужели в нашем прекрасном городе нет ничего лучше?» А я ему так искренне сказал: «Есть такой художник, который печатается в каждом номере журнала „Нева“ и почему-то под видом моего любимого Ленинграда рисует новостройки. Вот это как?» И фамилию этого художника назвал. Немая сцена. Все мне что-то показывают жестами. Оказалось, что этот художник из журнала «Нева» — тот самый председатель худсовета. Естественно, с заказа меня сняли.
Тени Петербурга, архивы Вадима Егоровского
—
Конечно, Питер — специфическое место. Когда я стал ездить в Италию в 90-х, у моих работ поменялся колорит, все стало более светлым и радостным. Но мой рекорд пребывания в Италии — 20 дней. Дальше я уже не могу там находиться: слишком все красиво. И мне нужно вернуться в наш гнилой Питер. Так называемый синдром Стендаля я давно прошел и уже привык, но в Италии у меня нерабочее состояние. Когда я жил во Флоренции, даже особо и не рисовал. Там настолько все уже готово, что мне просто ничего не остается. А лучше я все равно не нарисую. Там нужен хороший фотоаппарат. А здесь мне приходится додумывать, фантазировать. Здесь тоже красиво, но по-своему. Красота есть и в грязных стенах. Чем мне нравятся дома без реставрации — в них есть дух старины. Хоть я и в прошлом реставратор икон, мне не нравится, когда замазывают старье. Я люблю, когда есть патина. В той же Флоренции все вылизано, а нафига такое надо? Дома XVI века должны быть старыми.
В парадной, архивы Вадима Егоровского
—
Я знаю, что вы не только рисуете дома, которым грозит снос, но и участвуете в градозащитном движении — выходите вместе с картинами на митинги против сноса исторических зданий. Вы участвовали в самых первых градозащитных акциях в Петербурге, верно?
(Прим. ред.: Градозащитники — сообщество активистов, выступающее за сохранение исторического облика города. Основная задача градозащитников — наблюдение за деятельностью администрации и строительных компаний в отношении памятников архитектуры и городской среды в целом, и при необходимости — защита этих памятников.)
—
Получается, что так. Все началось в 1986 году, когда мы стояли за дом Дельвига и в итоге отстояли его. У меня тогда прямо на митинге была мини-выставка — я развесил картинки на заборе. В те годы появилась Группа Спасения и движение в защиту исторической застройки стало массовым. В 87-м сносили гостиницу «Англетер». Митинг в ее защиту длился три дня без перерыва. Это была первая несанкционированная общегородская акция протеста. Я, естественно, тогда ходил «на натуру», рисовал «Англетер».
На снос «Англетера», 1987 год, Ян Антонышев
—
Зачем нужно сохранять такие памятники, как гостиница «Англетер», понятно, а вот с рядовыми домами сложнее. Многим не ясно, зачем нужны эти старые, с виду ничем не примечательные дома.
—
Для меня гораздо важнее как раз рядовой домик, где живут настоящие люди — такие старушки, как та, которой я когда-то подарил портрет ее дома.
Градозащитная акция друга Яна, художника Марка Ар, «50 ледяных свечей на реках и каналах Петербурга»
—
Есть мнение, что все исторические здания нуждаются в сохранении, потому что такие шедевры, как Исаакиевский собор, создавались с учетом окружающей застройки и эту гармонию нарушать нельзя. Что вы думаете об этом?
—
Есть же понятие «небесная линия» — этот термин ввел Дмитрий Лихачев, а принцип придумал Петр I. Это о том, что в Петербурге горизонтали преобладают над вертикалями. С самого основания города застройка велась по строгим правилам с учетом высотных норм. И сейчас новостройки не должны разрушать «небесную линию». С Лихачевым, кстати, дружил мой дед. Я до сих пор стараюсь соответствовать деду и его друзьям.
—
Как думаете, почему именно в Петербурге так болезненно относятся к разрушению исторических зданий?
—
Тут еще как будто осталась аура Серебряного века: «Бубновый валет», «Бродячая собака» — это все тут было. У нас до сих пор можно в автобусе встретить бабушку в шляпке и пелеринке, где еще вы видели такое?
Беседовала Лиза Жирадкова
Автор архивных фотографий — Вадим Егоровский, большой друг группы «Старый Город»