Как бурятская Кяхта стала столицей Великого чайного пути

Восемнадцатого марта 1857 года в американской газете New-York Daily Tribune вышла передовица под заголовком «Русская торговля с Китаем». Автор сетовал, что представители Российской империи добились особого расположения при дворе китайских императоров и фактически не имеют равных в сухопутной торговле с Поднебесной. Через один только пограничный пункт ежегодно перевозится товаров, в первую очередь чая дорогих сортов, а также тканей и сахара, на немыслимую сумму — свыше 15 млн долларов или, в пересчете на текущий курс, более 600 млн. В результате этот пункт, снабжающий чаем не только Россию, но и Европу, превратился в значительный преуспевающий город, а европейские, прежде всего английские купцы, не умеющие договориться с китайцами, теряют выгоднейший бизнес. Автор также предостерег западные деловые круги: как только Россия откроет с Китаем железнодорожное сообщение, британским торговым домам придется туго.

Городом, о котором с опаской и уважением писало одно из крупнейших американских деловых изданий, была Кяхта, а автором статьи — лондонский спецкор New-York Daily Tribune 38-летний Карл Маркс.

Послы северной державы

Александр Сергеевич Пушкин, преодолевший за жизнь более 36 000 км, никогда не бывал в Кяхте. Между тем на центральной кяхтинской площади стоит памятник человеку, без которого, вероятно, не было бы Пушкина. Сербский дворянин Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, предприниматель, дипломат, сподвижник Петра I, был тем самым сотрудником русской миссии в Стамбуле, который в 1705 году вывез из Османской империи маленького арапчонка Ибрагима, будущего Абрама Ганнибала, генерал-аншефа и прадеда главного российского поэта.

В августе 1725 года, когда после смерти Петра в северной столице кипела борьба за власть, Савва Лукич благоразумно покинул Петербург и направился в Пекин — улаживать отношения с китайскими властями. Правящая в Поднебесной маньчжурская династия Цин вопреки многовековой традиции стремилась расширить владения на север и откинуть россиян к Якутску. Переговоры шли трудно. Пользуясь удаленностью русских войск и общей усталостью северного соседа от четвертьвековой борьбы за Балтику, китайцы буквально держали послов в черном теле, однажды посадив на диету из одной лишь подсоленной воды. Рагузинский ответил «холодной гордостью» и на уступки идти отказался. В результате через два года были подписаны Буринский трактат, зафиксировавший границу по старому Нерчинскому договору 1689 года, а также Кяхтинский договор о разграничении и торговле, давший России — единственной из европейских держав — возможность беспошлинно отправлять из Китая караваны раз в три года.

В том же 1727 году на реке Кяхте, на месте до Барсуковского зимовья, где находился ближайший к границе российский караул, Рагузинский заложил небольшую крепость — всего 100 на 60 кв. м. Форпост назвали Троицкосавским, в честь привезенных Саввой Лукичом икон — Троицы и святого Саввы Сербского. Еще через год по указанию Рагузинского, блестяще завершившего миссию и отбывшего в Петербург, в нескольких верстах к югу от Троицкосавска была заложена кяхтинская торговая слобода с жилыми избами для купцов, таможенной конторой, лавками, амбарами и тюрьмой. Двадцать восьмого августа 1728 года здесь состоялся первый торг: возвращающаяся из Пекина русская торговая экспедиция распродала остатки сибирских мехов местным китайским купцам. Вскоре другой петровский сподвижник, полковник Иван Бухгольц, заведующий делами на русско-китайской границе, официально доложил в столицу об открытии кяхтинской торговли.

В осень и зиму 1729–1730 годов через Кяхту и Троицкосавскую крепость проехало почти 500 человек с товарами на 630 лошадях и двух верблюдах. Главным товаром, который русские купцы везли из Китая наряду с драгоценным шелком и бумажной материей, был чай. Этот напиток впервые появился в России в середине XVII века, в эпоху царя Михаила Фёдоровича, а к XVIII столетию вошел в моду у дворян и богатых купцов. Караваны поднимались от Кяхты до Верхнеудинска (нынешний Улан-Удэ), по льду или на плоскодонках (в зависимости от сезона) пересекали Байкал, добирались до Иркутска, водными путями или по Сибирскому тракту шли на запад до Ирбитской и Макарьевской ярмарок. Зарождался Великий чайный путь — внучатый племянник Великого шелкового пути, главной торговой артерии Средневековья.

Сильные чаев питоки

В 1743 году Кяхта получила официальный статус торговой слободы и вскоре замкнула на себе почти всю российско-китайскую торговлю. Дело, однако, шло не слишком бойко. Государство не подпускало к торговле с китайцами частный бизнес, а своими силами набрать нужные обороты и окупить гигантские транспортные издержки не могло. Иными словами, казенные караваны из Китая приносили одни убытки. Ситуация изменилась лишь через 20 лет, с решением взошедшей на престол Екатерины II провозгласить в Кяхте свободу торговли. В результате пограничная военная крепость вскоре превратилась в полноценное поселение, хоть и не слишком комфортное для жизни. Сухая каменистая местность совершенно не подходила для земледелия, поэтому все свои силы кяхтинцы направили на обслуживание торговли, занимаясь кузнечным делом и шорничеством, нанимаясь в грузчики и приказчики к купцам.

«Сие славное пограничное и торговое место, где теперь самая мена меж русскими и китайцами отправляется, лежит на ровном, немного возвышенном месте, в пространной, Кяхтою-рекою разделенной долине», — описывал Кяхту немецкий натуралист Пётр Паллас, побывавший в Забайкалье весной 1772 года в ходе одной из своих экспедиций. Ученый писал, что слобода обделена чистой водой, так что русские купцы, «сильные чаев питоки», вынуждены проситься за ней на китайскую сторону границы. Впрочем, сами слобожане немцу приглянулись, хоть и перебарщивали иногда с гостеприимством.

«Здесь повсюду господствует… пиршество, какого, кроме Иркутска, почти ни в каком сибирском городе не найдешь. Но обхождение кяхтинских жителей было б гораздо приятнее, если б по компаниям не так чрезвычайно чаем докучали: ибо каждый купец сим только и щеголяет, что приезжему гостю ставит пить чай ото всех сортов один после другого, сколько у него ни случится», — писал Паллас.

К началу XIX века в Кяхте вели дела 60 купцов первой гильдии, то есть самых оборотистых и богатых. Большая их часть торговала не напрямую, а через комиссионеров и приказчиков, постоянно проживавших в слободе.

Моя твоя не понимай

Не сумев договориться с китайцами о выгодном валютном курсе и не желая, чтобы золотые и серебряные монеты уходили за пределы империи, российские власти разрешили в Кяхте только самый древний способ торговли — обмен. Китайские купцы приходили на кяхтинский меновой двор, выбирали приглянувшиеся образцы русских экспортных товаров и договаривались с продавцом о цене — разумеется, за чашкой чая. Упаковав выбранный товар, торговцы отправлялись на китайскую сторону, в соседний с Кяхтой городок Маймачен (современное поселение Алтан-Булак в Монголии), где уже русский купец выбирал нужный товар. Китайцы торговали тростниковым сахаром, бумажной материей, шелком, а больше всего чаем — дешевым, спрессованным в кирпичи, или дорогим рассыпным — «байховым». Само это слово, закрепившееся в русском языке, происходит от китайского словосочетания «бай хоа» — «белая ресничка». Так китайцы называли едва распустившиеся чайные почки. В числе ходовых русских товаров были, как и прежде, пушнина, сукно, металл и юфть — специальным образом выделанная кожа, идеально подходящая, например, для производства обуви.

Не дожидаясь, пока северные соседи выучат их язык, китайцы сами разработали упрощенную версию русского языка и использовали ее для заключения сделок. Заимствовав и изрядно исковеркав русскую лексику, китайские торговцы нанизали ее на собственный грамматический строй, лишив спряжений, а все глаголы используя в повелительном наклонении. Слова «платок» и «дом» звучали на таком кяхтинском «суржике» как «палаток» и «дома», а фразу «один человек пришел» с непривычки вообще можно было не разобрать: «эдин люди болишелэ». Пожалуй, самый известный пример торгового языка Кяхты — легендарная фраза «моя твоя не понимай». Каждый китайский купец, чтобы получить разрешение на торговлю в Кяхте, был обязан сдавать экзамен по такому упрощенному «русскому». В Калгане, пограничной заставе на Великой Китайской стене, для этого была организована специальная академия.

«Целую неделю я потерял… наблюдая китайцев. Они изъясняются с нами на испорченном русском наречии, в котором я, по новости, понимаю не более десятого слова», — писал отец Иоакинф Бичурин. Православный священник и востоковед, побывавший в Кяхте в 1830 году, искренне недоумевал, почему русские и китайцы, торгуя десятилетиями, так и не научились правильно изъясняться на языках друг друга. Причина, как объяснили гостю кяхтинские старожилы, состояла в грамматической противоположности языков: «речения русские подвержены большому изменению, а китайские, напротив, никакого не имеют».

Китайские купцы были обременены пристальным вниманием со стороны своего государства. В их торговой слободе, Маймачене, к примеру, по закону могли селиться исключительно мужчины, поэтому многие китайцы обзаводились вторыми семьями по ту сторону границы. Каждый купец из Китая, отправлявшийся торговать с русскими, был обязан получить от властей подорожную с именем, местом рождения, количеством товара и местом его вывоза. За отсутствие такого «билета» можно было схлопотать полсотни ударов палкой и лишиться половины товара. Так китайское правительство боролось с контрабандой.

В торговле китайские купцы, как правило, выступали единым фронтом. Благодаря знанию русского, пусть и в кяхтинской его версии, они, с одной стороны, вовремя узнавали реальную цену товаров на внутреннем рынке Российской империи, а с другой — согласованно распространяли слухи о якобы случившемся неурожае чая, эпидемии, поразившей тутовых шелкопрядов, и других мнимых неприятностях, способных оправдать завышенные цены.

У русских же торговля велась «самым беспорядочным образом». «Обменивая свои товары, русские купцы не обращали никакого внимания на ценность китайских, а руководствовались своими собственными соображениями», — писал один из крупнейших торговцев кяхтинским чаем Константин Абрамович Попов. И всё же, видимо, купеческая чуйка кяхтинских бизнесменов не подводила. Торговля росла как на дрожжах. С начала частного бизнеса при Екатерине II и до конца XVIII века общий торговый оборот через этот пункт вырос почти в девять раз — до 8,9 млн царских рублей в год, а объем бюджетных поступлений от таможенных пошлин достиг 900 000 рублей — примерно в 30 раз больше, чем все доходы Иркутска в это время. Но настоящий расцвет кяхтинской торговли был еще впереди.

Еду и не верю глазам

«Русские, даже самые бедные, имеют дома чайник и медный самовар и по утрам и вечерам пьют чай в кругу семьи», — писал французский литератор Астольф де Кюстин, путешествовавший по России в пушкинские времена. Он искренне удивлялся, как сильно у русских контрастирует «деревенская простота жилища» «с изящным и тонким напитком, который в нем пьют». Коллега по перу и современник де Кюстина, Иван Гончаров, объяснял эту особенность так: «Всем другим нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдешь в трескучий, тридцатиградусный мороз в теплую комнату и сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая».

К XIX веку чай прочно вошел в обиход всех слоев русского общества. Рост спроса на этот главный товар китайского экспорта, в свою очередь, еще больше подстегнул развитие кяхтинской торговли. В 1850-е годы, когда Троицкосавск и Кяхта фактически слились, здесь уже работали полтора десятка производств сукна, мыла, свечей, папирос, выделанной кожи. Всё это отправлялось на экспорт, причем не выменивалось, как в старину, а продавалось за наличные деньги. Китайцы, со своей стороны, напротив, почти прекратили завозить в Россию промышленные товары, сосредоточившись на чае разных сортов. Ежегодный оборот торговли составлял около 30 млн рублей в середине столетия. Значительная часть этой огромной суммы — для сравнения, рабочий день квалифицированного плотника стоил в ту пору около 80 копеек — оседала в карманах кяхтинских купцов. Около трех сотен из них уже постоянно проживали в городе при общем населении 5 400 человек. Состояние богатейших предпринимателей, таких как, например, Яков Немчинов, исчислялось десятками миллионов. Сообразно богатству эти люди устраивали и жизнь вокруг себя. 

«Всякий русский, проживающий в Кяхте, за исключением крестьян, имеет собственный экипаж. Тут можно видеть повозки всевозможных сортов, от простых дрожек… до роскошной франтовской коляски с кучером и ливрейным лакеем», — писал английский торговец Александр Мичи, совершивший в 1863 году путешествие из Пекина в Петербург. В своих путевых заметках, вышедших в следующем году отдельной книгой, Мичи сообщал также, что «в Кяхте ревностно занимаются модами» и что «посетить кяхтинского купца в охотничьей одежде было бы страшным преступлением». По словам британца, кяхтинцы для удовлетворения своего тщеславия носят дорогие шубы и пьют английский портер — по 4 рубля за бутылку.

Впрочем, справедливости ради, на общественное благо кяхтинские предприниматели также тратились изрядно. Тот же Немчинов отдал один из своих домов под ремесленную школу, а другой — под Алексеевское реальное училище.

С учреждением в 1851 году кяхтинского градоначальства местная администрация стала взимать с каждого ввозимого ящика налог, часть которого шла на благоустройство: ремонт и строительство дорог, обновление фасадов, содержание городского клуба с оркестром и пожарной части.

«Еду и не верю глазам, — поражался декабрист Михаил Бестужев, проезжавший через Кяхту в 1862 году после десятилетнего отсутствия. — Где же тот песок, вечноприсущий Кяхте, в котором тонули прежде и конные и пешие?.. Где эти знакомые мне по своему зловонию холмы мусору и навозу, заваливавшие единственную струйку тощей речки? <…> Всё исчезло и приняло другой вид. Зыбкая масса песков спокойно улеглась под полотном шоссейного пути, заложенного посреди улицы, разветвляясь по площадям и побочным улицам. <…> По обеим сторонам улицы, по которой мы ехали, были устроены деревянные тротуары, окаймленные рядом тумб и фонарных столбов».

Одной из главных достопримечательностей песчаной Венеции (так за роскошь купеческих особняков нередко называли Кяхту) стала церковь Воскресения Христова, заложенная в 1830 году по проекту московского архитектора Григория Герасимова. Величественная внешне, она обладала невиданным для Сибири внутренним убранством. Бронзовый золоченый иконостас, на изготовление которого ушло больше 200 кг золота, поддерживался 26 колоннами из шлифованного хрусталя, а его врата представляли собой ажурную решетку из серебра.

За телесное благополучие кяхтинцев отвечали 11 врачей. Для сравнения, в губернской столице Иркутске их было около 30 — при 30 000 населения.

В 1861 году кяхтинское градоначальство наконец утвердило городской герб: «В лазоревом щите золотая голова дракона, с червлеными глазами и языком и сопровождаемая четырьмя золотыми гонтами (слитками)». Герб символизировал богатство города и развитую российско-китайскую торговлю. Тем временем и тому, и другому угрожала серьезная опасность.

Конец золотого века

Пока будущий основатель диалектического материализма Карл Маркс, сидя в лондонском пригороде Кентиш Таун писал о кяхтинской торговле, Британия вела против Китая Вторую опиумную войну. Цель — окончательно превратить высокомерную Поднебесную империю, веками относившуюся ко всем иностранцам как к варварам, в собственный рынок сбыта. В том числе для своего самого ценного экспортного товара — индийского опиума. Уже по итогам Первой опиумной войны, завершившейся в 1842 году Нанкинским договором, европейцы получили доступ сразу к пяти китайским портам. Вторая война привела к окончательному разгрому Китая. В результате Британия еще больше нарастила морскую торговлю, поколебав незыблемую прежде кяхтинскую чайную монополию.

Постепенно чай, доставляемый морем из китайского Кантона, стал проникать и в Россию. С открытием в начале 1860-х первых чайных торговых контор в Одессе кяхтинский бизнес пошел на спад: везти продукт морем, даже в обход Африки, оказывалось дешевле и быстрее. Когда в 1869 году открылся Суэцкий канал и путь из Китая к портам на Средиземном и Чёрном морях сократился на тысячи километров, таможню из Кяхты уже перевели в Иркутск — в том числе потому, что китайские купцы получили разрешение торговать непосредственно в России. Кяхтинская торговля не прекратилась в одночасье — недорогие сорта «кирпичного» чая возили через город еще несколько десятилетий. Однако золотой век Кяхты, затерянной в степи российской Венеции, навсегда остался позади. Сегодня о нем напоминают купеческие особняки на центральных улицах, обветшавшие, но всё еще крепкие, тридцатиметровая белоснежная колокольня Воскресенской церкви и некоторые атрибуты роскошного купеческого быта в местном краеведческом музее.