Декабрь в Якутске можно назвать месяцем наблюдения за термометром. День начинается с него и заканчивается прогнозом на следующий день. Младшие школьники ждут свои заветные минус сорок пять, старшие надеются на более низкие температуры. Взрослые, вздыхая, надевая теплые изобретения горнолыжников, плетутся на работу.
Когда температура на термометре опускается ниже сорока, улицы погружаются в туман, в смог, образующийся от дыхания города. Низкая температура концентрирует внимание, сгущает кровь, краски растворяются. Газы тяжелеют, опускаются вниз. Мой город расписан акварелью, но без настроения размазан водой. По городу установлены светящиеся светодиодные термометры. Как правило, показания сильно разнятся. Считается правильным тот, который показывает более низкую температуру.
Люди в теплой зимней одежде превращаются в неуклюжих космонавтов. Особенно маленькие дети. Люди замыкаются в себе, как физически, так и ментально. На поверхности только глаза. Влажные и добрые. На холоде невозможно быть злым. Возможно, поэтому мы, северные люди, особое внимание при встрече уделяем взгляду. Мы, словно внимательный врач-офтальмолог, считываем с глаз информацию. Идёшь, а навстречу такое же одиночество в тумане, закутанное с ног до головы, лишь глазки за опушкой капюшона: «Холодно?», а ты ему в ответ: «Терпимо». Или встречаешься взглядом с симпатичной девушкой в автобусе, щёки горят, реснички влажные от инея. Ты ей глазом моргнёшь сигнально, ресницы слипнутся, пока ты их разлипнешь, она выходит не на твоей остановке, а ты дальше едешь, но настроение другое уже. Жизнь прекрасна… Считывание с глаз может быть и ошибочным. Отсюда наша несоизмеримая обидчивость: «Он на меня не так посмотрел…»
А может, туман это дУши? После минус сорока пяти все предметы одухотворяются? У древних саха все предметы имели души. Деревья покрываются изморозью, обозначая, что и они дышат. Уличный фонарь моргает одиноким глазом, приговаривая: «А я мог бы быть автономным и питаться от солнца, если б не ваш мороз!» Старые меховые ботинки, скривившись, не хотят выходить на улицу, и как нарочно приоткрывают единственную дырочку в самом неприятном месте. Деревянные дома, как бы бодрясь, расправляя косточки, вскрипывают брёвнами. Старый пень от древнего столба, хорохорясь, вылазит сквозь асфальт наружу. Они все оживают! Они живые!
А автомобиль для нас как любимое домашнее животное. Он очень остро чувствует градации термометра. Ты его холишь и лелеешь. Утепляешь — ставишь второе лобовое стекло, боковые прикрываешь пластиком, укрываешь мотор войлоком, протягиваешь низ брезентом. Не забываешь про картонку на радиатор. И тогда до сорока он живчик, от сорока до сорока пяти молодится, пытается бороться с холодом, а вот когда температура опускается ниже сорока пяти, он сдаётся. Начинает ныть, плакать, скрипеть, округлые колеса превращаются в квадратные. Вылазят наружу все болячки. Всеми способами он пытается сказать тебе: «Хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выведет, не то что любимую… машину».
Но хозяева разные, и условия разные, приходится выводить. С появлением гаражей-накрывашек машины и ночью не отдыхают от поездок. Чтобы поддерживать более-менее приемлемую температуру, им приходится прогреваться. Под относительно тёплым одеялом ноги-шины примерзают, приходится перетаптываться с места на место. Иногда ночью машина включает всю иллюминацию, резко подпрыгивает и на полную мощь врубает сигнализацию, просто так, чтобы хозяин тоже не спал. Ибо нефиг!
И мне кажется, что когда я вечером заезжаю с туманных минус пятидесяти в теплый гараж, моя машина расслабляется, фары чуть прикрываются, свет притухает, металл отдаёт полученный за день холод и покрывается испариной, ткань на креслах обмякает, радиаторная решетка с облегчением выдыхает уличный морозец… И если бы машина могла, она бы обязательно слила жидкость и заправилась бы горячим чаем с молоком.
Другие мои рассказы о Якутии и народе саха: