Новая музыка на языках народов от Кавказа до Восточной Сибири

Команда «Звукового ландшафта» рассказала нам, как снимали проект и какие он несет смыслы.

Как возник «Звуковой ландшафт»?

Другое лицо российской музыки 

Анна:
Мы вместе с моим другом и соратником Кириллом Сафроновым много лет проводим Фестиваль национальных литератур. Он уже вышел за рамки литературы, нас интересуют любые формы жизни языка: мы устраиваем дискуссии с разработчиками чат-ботов, создателями стикеров для телеграм-каналов, надписей на футболках на национальных языках. Музыка и кино сюда тоже входят. И в какой-то момент у Кирилла возникла идея объединить этнокультуры, кино и музыку в один проект.

Как вы поняли, что хотите заниматься проектом, почему вам отзывается тема национальных культур?

Анна:
Мне не очень нравится то, как в России устроена музыкальная индустрия. Под российской музыкой всегда подразумевается русскоязычная. Если мы говорим «российская независимая сцена», то имеем в виду кого угодно, но только не тех исполнителей, про которых рассказываем в фильмах. Мне кажется это несправедливым, и вообще такая централизация до добра не доводит. Хочется рассказывать о других лицах российской культуры, чем я и занимаюсь. Все мои друзья постоянно слушают новые релизы разных региональных музыкантов — у них просто нет другого выхода. (Улыбается.)

Тихон:
Для меня как для кинематографиста снять фильм про музыкантов — задача интересная и сложная. А тут еще и времени мало — месяц на все 10 коллективов, которые разбросаны по стране. Это вызов и в творческом плане, и в организационном. Мы, кинематографисты, люди азартные, и, когда возникает что-то такое неизведанное и трудное, мы с радостью за это беремся.

По какому принципу вы отбирали музыкальные коллективы?

Анна:
Критерия было всего три: чтобы музыкальный проект был интересный, драйвовый, с огоньком и всем в нашей команде нравился и чтобы песни были на национальном языке. На самом деле, этих ребят больше ничего не объединяет. Взять, к примеру, панк из Республики Саха и фолк из Карачаево-Черкесии — это очень разные явления. И они не всегда показательны для своего региона, скорее, даже наоборот. Мы выбирали интересных ребят, которые делают что-то непохожее на то, что происходит в их республиках.

О чем поют ваши герои?

Анна:
Обобщить не получится, как я уже сказала, все исполнители очень разные. К примеру, у ингушского постпанк-коллектива January Blues абсолютно классические для постпанка тексты — про грусть, тоску и растерянность молодого человека в большом мире. Там нет ничего национального, кроме языка. Тексты для своих песен пишут ребята из Татарстана, республик Саха и Марий Эл, но темы совершенно разные.

А группа Ragon bal из Осетии и Gollu из Карачаево-Черкесии исполняют исключительно традиционные песни, иногда переосмысляют их, достигая нового звучания.

Как фильмы снимают себя сами

Кто ваш зритель, для кого вы снимали?

Тихон:
Обычно, когда автор делает такие проекты, он полностью сосредоточен на произведении и не сильно задумывается о зрителе, потому что это мешает делу. Но у нас была внутренняя задача снять для максимально широкой аудитории. Поэтому где-то мы шли на компромиссы, какие-то серии перемонтировали, делали более понятными для зрителя.

Я заметила, что в титрах нет имен съемочной команды. Это намеренно?

Тихон:
Знаете, мы между собой даже не разделяем, кто что снял. Ведь как это работает: есть материал, некая действительность; люди живут, всё по-настоящему. И в какой-то момент появляемся мы с камерами. Нам остается только успеть это запечатлеть. Так что наши герои — такие же соавторы, как и мы. А эти фильмы — настоящее чудо. Они как бы сами себя снимают, а мы потом их смотрим, и нам нравится. Если начинаем продумывать каждое действие, то, как правило, у нас ничего не получается, чуда не происходит. В этом проекте многое делалось на ощупь.

То есть у вас не было съемочного плана?

Анна:
Конечно, у нас был некий порядок действий для каждой серии, но не обязательно его придерживаться. Надо составить план, а потом отпустить — чтобы всё произошло само.

Тихон:
Например, поехали мы за город вместе с марийской группой «У ЕНГ». Полночи мы снимали, как они парились в бане, но мы не можем поместить в фильм сцены с голыми людьми, и их пришлось вырезать. А потом на утро мы спонтанно пошли с ними на рыбалку, и получились классные кадры. Это всё случайности. Когда живешь с героями три дня, не выключая камеру, снимаешь одно, другое, импровизируешь. Конечно, у нас были заготовлены локации и вопросы музыкантам. Но вот приходишь ты, например, в священную рощу марийцев, такие остались с языческих времен. Надеешься снять что-то красивое и необычное, а роща оказывается неприметной поляной и в кадре совсем не смотрится. Не всё можно передать на видео. Или задаешь герою заготовленный вопрос, он отвечает, а дальше что-то интересное вспоминает и меняет тему. Как мы сейчас в интервью с вами. И такие случайные находки — самое классное.

Три дня — очень мало для подобного исследования. С другой стороны, даже здорово, что было это ограничение. Обычно кино снимается всё лето, потом полгода монтируется и выходит через год, когда ты уже потерял связь с отснятым материалом. А тут почти как с полароидом — мы сфотографировали реальность и сразу проявили пленку. Фильм был снят всего полтора месяца назад. Получился своего рода прямой эфир.

Хватило ли трех дней, чтобы наладить связь с героями? Какие моменты со съемок вам запомнились?

Тихон:
Благо, со многими мы были уже знакомы. Вспоминается эпизод с удмуртскими художниками, с которыми мы делали общие проекты — их зовут Жон-Жон Сандыр и Кучыран Юри. В этот раз мы с ними договорились о том, что будем видеться во снах. Как индейцы, знаете, для них это важная тема. А Юри мне потом говорит: «Я тебя вижу, а ты меня нет!» (Смеется.) Я вот сейчас об этом думаю — как бы нам во снах встретиться с ними. Пока не получается.

Этнофутуризм

Анна:
Есть художники, которые перепридумывают фольклор своего народа, но не с нуля, а на основе того, что уже есть. Они делают это потому, что старый фольклор часто непонятен современным людям и не воспринимается достаточно глубоко. Этнофутуризм — это размышление о возможном будущем традиции.

Удмуртский коллектив «УМПУ» — этнофтуристы. В фильме их перфомансы выглядят очень авангардно, особенно для случайного зрителя, например, из соседней деревни. Насколько они поняты окружением?

Анна:
Они могут быть не до конца поняты, но полностью приняты средой. Это очень круто.

Тихон:
Для нас, москвичей, их перфомансы действительно могут быть слишком радикальными, но для жителей деревень это абсолютно нормальное явление, как ни странно. Потому что в основе лежит корневая культура. Это же фольклор, миф — понятный для всех язык. Некоторые ритуалы из перфомансов, или симпозиумов, как их называют «УМПУ», действительно проводились в Удмуртии, но, конечно, в другой форме. Например, обряд с деревьями — в фильме мы видим, как они поклоняются им, разговаривают с ними, завязывают на ветках какие-то тряпочки. В этом ритуале «УМПУ» участвовали местные жители, которые специально приехали из соседних сел и деревень. Или другой обряд с сундуком, в котором перевозят пепел из старого дома при переселении в новый. Там это ни у кого не вызывает вопросов.

Анна:
«УМПУ» работают с такими глубокими пластами финно-угорского сознания, что носителям культуры это близко и понятно. Особенно тем, кто живет в деревнях: у них многие традиционные представления еще сохранилось. Это современное искусство с родными корнями, и в этом его сила.

О национальных языках

Анна, расскажите, что сейчас происходит c национальной литературой в регионах.

Анна:
На самом деле правильно говорить во множественном числе — национальные литературы. Потому что у нас есть русская, бурятская, татарская литература. И у каждого народа, где всё более или менее нормально с национальным языком, был и есть какой-то литературный процесс. Советский Союз сильно повлиял на ситуацию. С одной стороны, он выжег всё наследие напалмом, потому что было разделение на русскую литературу — большого брата — и все остальные — младших братьев. Этот принцип вторичности, к сожалению, отчасти сохранился, и многие авторы в советское и постсоветское время ориентировались на русскую литературу и копировали ее художественные и жанровые особенности, а жаль. Но также в советское время хорошо развивалась школа перевода, и благодаря ей что-то сохранилось.

Сейчас в регионах много поэтов, прозаиков, драматургов, которые пишут на национальных языках, много экспериментальных театральных постановок. Появляются совсем молодые авторы, которые создают невторичные по отношению к русским произведения и показывают путь, по которому могла бы пойти их национальная литература. В общем, есть хорошая тенденция, и я очень надеюсь, что это движение будет только набирать обороты.

Насколько характерно для регионов, в которых вы снимали, знать родной язык?

Анна:
Везде родные языки под угрозой. Но при этом есть регионы, где ситуация чуть лучше, среди них Республика Татарстан. А где-нибудь в Северной Осетии всё гораздо печальнее — там городская молодежь, как правило, не говорит на осетинском. В Карачаево-Черкесии примерно так же обстоят дела, там пять национальных языков, пять основных этносов и понять другу друга они могут только на русском.

Дело в том, что языки сейчас воспринимают функционально. К примеру, дети не могут получить высшее образование на родном языке, поэтому родители отдают предпочтение русскому. В целом ситуация неблагоприятная. Именно по этой причине я считаю важным поддерживать людей, которые делают музыку на родном языке и актуализируют его. Все участники проекта вносят большой вклад в развитие своего языка. Как правило, они известны в своих регионах и вокруг них есть сообщество.

Кавказский постфолк

Группа Ragon bal из Осетии — современные молодые ребята в модных очках и толстовках с капюшоном. Откуда у них такая жажда сохранить корневую культуру?

Анна:
Несмотря на то, что на Кавказе непростая ситуация с местными языками, именно там в последние несколько лет наблюдается подъем национального самосознания у молодежи. Развивается прекрасная субкультура — кавказской посттрадиционной музыки. Она набирает обороты во многом благодаря деятельности Ored Recordings и его основателей — Булата Халилова и Тимура Кодзокова, которые вывели фолк-исполнителей на музыкальные фестивали. Еще до того как Ored Recordings стал известным лейблом, в Осетии появился коллектив «Къона», который первым и затеял в республике всю эту движуху. Позже из него вышел Ragon bal. Почему постфолк так распространился на Кавказе, трудно сказать. Как-то так сложилось.

Многие музыканты — это люди из глобального мира, которые путешествуют, учатся за границей, носят рэйбэны и кроксы, слушают самую разную музыку. В них очень здорово сочетается традиционное и современное. Ragon bal — модные молодые ребята, вокруг которых собирается такая же модная молодежь. К ним приходят осетины из русскоязычных семей, которые начинают учить родной язык, потому что в их кругу это круто. 

Ragon bal пытаются показать, что традиционная музыка всегда была частью повседневности, ее не исполняли на сцене в костюме. Поэтому ребята играют везде — на улицах, в перерывах на футбольных матчах (они большие фанаты футбола). Они приводят в пример метафору с национальной кухней и осетинским пирогом, который по-прежнему для всех актуален, в отличие от традиционной музыки. Для того чтобы сесть за стол и поесть, никто не переодевается в национальный костюм, также и музыку можно исполнять в любой одежде. При этом они не формулируют это для себя как миссию, хотя на самом деле это именно она и есть.

Тихон:
Они делают всё как-то естественно, не потому что модно и не потому что они активисты. Это просто часть их жизни.

В том же эпизоде рассказывается, как герои чудом спасли аутентичный способ игры на осетинской флейте. Знаете ли вы еще про подобные чудесные случаи спасения? 

Анна:
У нас есть еще более фантастическая история с Карачаево-Черкесией и коллективом Gollu, но в фильм она не вошла. Когда участники Gollu увлеклись национальной музыкой, они обнаружили, что от нее ничего не осталось. Если в Осетии сохранились хоть какие-то инструменты и традиция передачи игры на них, то там вообще ничего не было. Лидер коллектива Азнаур Тотуркулов решил сделать смычковый инструмент къыл къобуз, но ему было негде узнать, как он выглядел. Он нашел в интернете реферат с описанием экспоната из фонда этнографического музея, попробовал всё это воссоздать, но у него не получилось. Тогда он нашел описание изготовления карельского аналога, инструмента йоухикко, и по нему сделал къыл къобуз. Сейчас для них делает къыл къобуз мастер из Карелии. Но надо же было еще научиться играть на инструменте. И они нашли нотные записи ХIХ века композитора Танеева, который совершенно случайно записал 20 карачаевских наигрышей. Получилось, что на основании очень скудного материала наши герои взяли и возродили из полного небытия музыкальную традицию своего народа.