Гватемалец о Русском Севере

Я из семьи мигрантов, которые поколениями меняли место жительства, поэтому мне всегда было очень любопытно увидеть другие страны, узнать их культуру.

В подростковом возрасте я читал революционно-приключенческие книги, такие как «Девять дней, которые потрясли мир», «Как закалялась сталь». Ты их, наверное, не читала, потому что выросла в другом контексте, а в Латинской Америке они были очень популярны. В общем, я имел какое-то далекое представление о революции. Потом читал Достоевского, который тоже очень популярен в Латинской Америке. О современной России я почти ничего не знал, но мне всегда было любопытно, что происходит с этой страной.

Позже я посмотрел фильмы Сокурова и Тарковского. Не могу сказать, что они мне очень понравились, но это кино ассоциировалось с чем-то совсем непонятным, поэтому было ужасно любопытным. Мне показалось, что у русских совершенно другое ощущение времени, языка. Меня интриговали эти иероглифы (смеется).

Когда уже в России я увидел русское документальное кино — фильмы Косаковского — они стали для меня открытием. Я понял, что кино можно сделать из материала, который прямо у тебя перед глазами — в реальности. И при этом оно будет захватывающим. Понял, что не обязательно иметь кучу актеров и людей за кадром, чтобы выхватить драматичные и трогательные сцены из жизни.

Мы очень разные в манерах общения. За 10 лет жизни в России, мне кажется, я немного обрусел и замечаю это отличие, в основном когда возвращаюсь в Гватемалу. Там люди очень мягкие и постоянно пытаются избегать конфликтов. А русские могут конфликтовать даже со своими близкими друзьями. Мне поначалу было сложно это понять, казалось, что здесь люди грубые и немного хамоватые. А сейчас я вижу, что они просто более прямые, и в каком-то смысле мне это ближе, чем желание постоянно нравиться другим.

Ну конечно. До того как я приехал в Россию, она была для меня огромным знаком вопроса на карте, который сейчас обрел какие-то черты. Потом мне стало понятно, что Россия, как и любая другая страна, — это не монолитная территория, и если ты отъедешь на 200 км от Москвы, то заметишь, как все изменится. Моя страна Гватемала очень маленькая, но в ней живут 23 разных народа. В России тоже много разных народов, и мне очень нравится, что территория с таким разнообразием — одна страна. Хотелось бы почаще по ней ездить и чтобы голоса из регионов были громче слышны. Мне кажется, самое большое богатство России — это разнообразие людей. Едешь в московском метро, а там можно всмотреться в такие разные лица! До сих пор не перестаю этому удивляться.

Меня очень сильно тронуло то, что это одновременно совершенно непригодное для жизни место, но тем не менее люди там живут, выживают. Что в таком суровом пространстве внутри домов — тепло. Вот это было первое, очень базовое переживание.

Особенность Севера в том, что он заставляет людей быть очень честными и открытыми. И это настоящая правда, каким бы общим местом она ни звучала. На Севере человек всегда зависит от другого, поэтому там не выживет врун и подлец. Ценность жизни становится более очевидной. А еще в таких суровых условиях все существует как будто в более чистом виде. Это касается и природы, и человеческих качеств, и пищи. Например, там особо нет специй, и ты ешь просто рыбу без всего — в такой простоте есть очень большая сила. Это сложно сформулировать. Там все более обнаженное, что ли. Север России — такое место, где я бы советовал побывать каждому, там не только газ и нефть, там живут люди.

Нет, это какая-то идеализация, очень свойственная приезжим из другой среды. В фильме «Жизнь Иванны Яптунэ» я очень старался рассказать историю конкретного человека, а не идеализированного «другого».

Нам важно понимать, что у этих людей те же самые потребности в справедливости и счастье, что и у нас. И пора уже перестать смотреть на них как на неких мифических существ.

Впервые я поехал туда со своей женой и оператором Дашей Сидоровой, которая родилась в городе Дудинка, в одной больнице с Иванной. Мы ехали снимать фильм, но еще не знали, о чем он будет. В какой-то момент начали знакомиться с разными кочевниками, которые мигрировали в город. Однажды мы встретили Иванну, и стало совершенно ясно, что она и есть героиня нашего фильма.

Иванна мечтала о новой жизни, о городе. Кроме того, ей необходимо было мигрировать из тундры, потому что традиционный уклад стал для нее невозможным — пятеро детей, а собственных оленей нет. Оленей у нее не стало по разным причинам: из-за загрязнения природы, травматичного опыта 90-х для оленеводов и личной драмы ее мужа. Он уехал в город работать продавцом рыбы и, как случается со многими оленеводами, спился.

История Иванны меня тронула, потому что она проживает очень сложное состояние. Она не хочет жить ту жизнь, которая ей передалась по наследству, и переезжает в город. В тундре нет будущего для ее детей, но также ей не нравится и новая повседневность города в окружении мужчин. Ей нужно ощущение выбора, свободы. Это чувство мне очень знакомо. Кроме того, она экстраординарный человек — одновременно крайне чувствительный, но эти чувства она проживает не напоказ, а внутри себя. Мне казалось, чтобы говорить об этих сложных переживаниях, нужен именно такой человек. Но это требует времени. Вначале я не знал, получится ли фильм, но было четкое понимание, что мне нужно попытаться рассказать эту историю.

В течение четырех лет по месяцу-два, иногда по три. Но мы в это время снимали и в других кочевых домах уже другие истории.

Да, в одном балке — так называется их традиционный дом. Это кабина размером семь квадратных метров, которая стоит на санях и перемещается с помощью оленей. Раз в неделю или две-три оленеводам приходится переезжать в новое место, поэтому они живут в таких переносных домах.

Утром внутри дома такая же температура, как на улице, с тем отличием, что нет ветра. Никто не хочет вылезать из-под оленьих шкур, но тот, кому холоднее всего, обычно сдается, встает и топит печку-кочегарку. Ее топят утром, чтобы согреть дом, и вечером, чтобы приготовить еду. В кочевом обществе есть четкое разделение труда по половому признаку: обычно женщина занимается домом, а мужчина — оленями. Иванна же занималась всем сразу. После растопки печки ей нужно было собирать оленей, потом заготавливать дрова и делать обед. После обеда она продолжала заготовку дров, которые очень трудно найти в тундре: там только карликовые деревья. Затем она проверяла рыбацкие сети, это тоже очень долго: чтобы открыть лунку, нужно расколоть лед, который бывает несколько метров толщиной. Ее приходилось ломать руками с помощью специального копья. После проверки сетей обычно было уже темно, но часто нужно было снова идти за дровами.

Периодически они кочуют, и это отдельный длинный процесс: нужно собирать оленей, запрячь, убирать из дома все вещи, чтоб ничего не упало. А потом ехать несколько километров на санях со всем домом и детьми.

Ну, там бывает полярная ночь, поэтому темнота может быть весь день (смеется). Но что-то все равно видно.

Дети катаются с горок на санях, режут себе игрушки из дерева, учатся быть оленеводами. Взрослые ходят в гости, общаются, когда работа позволяет.

Да, нужно было время, чтобы найти способ интегрироваться и жить с героями фильма, не разрушая их быт. Ведь человек, который не вырос там, абсолютно не владеет пространством, и первые два месяца мы просто мешали (улыбается). Такие проекты возможны, только если люди уверены, что тебе это сильно нужно. Иначе тебя просто скинут с саней или выгонят. Мы бы не смогли ничего снять без помощи и доверия целого сообщества оленеводов. Им было понятно, зачем мы все это делаем, и что мы не в отпуске. А когда человек находится в состоянии работы, он обычно никого не раздражает.

Слава богу, сценарий местной жизни цикличный — все процессы повторяются. Но нам понадобилось время, чтобы выявить эти циклы, и только тогда мы стали ставить камеру там, где нужно. В фильме есть сцена, где происходит шторм. На улице тогда было где-то минус 40 градусов, что для этого времени года достаточно тепло. Шторм очень страшный, это почти сцена из хоррора: все двигается, ощущение, что дом, в котором ты находишься, порвется и ты останешься на улице. Кажется, если прыгнешь — улетишь. Во время монтажа я переживал, что не получается передать, насколько было страшно.

Пургу приходилось ждать специально, а она не так часто бывает. Она начинается из ниоткуда, очень быстро. Каждый раз я забегал в дом, потому что снаружи все белое, ветер, и камера не передает всего ужаса. А когда ты оказываешься внутри, объектив ужасно запотевает и становится невозможно снимать. Поэтому понадобилось три или четыре таких страшных шторма, чтобы что-то получилось.

Да, пурга может случиться в любой момент.

В каком-то смысле я стал меньше бояться жизни. Меньше бояться жить и принимать решения.

Это обычно всегда мешает. Но в этом плане москвич по отношению к ненцам не меньший иностранец, чем я. Мне кажется, в этом случае разницы между гватемальцем и русским нет.

Самое драматичное, что случилось, — она стала жить более атомизировано, чем раньше, в сообществе кочевников. В городе жизнь более одинокая для всех нас, мне кажется. Так часто происходит, и это мировой феномен — люди, которые покидают территории, где жили традиционно, чувствуют отчуждение от бетонных улиц, не воспринимают его как свое место.

Обычно оленеводы находят только самую неквалифицированную работу, что происходит и с Иванной. Оленевод, переехавший из тундры, превращается в безработного или бедняка. Города расширяются и поглощают деревни, но новых возможностей для успешной интеграции в местную экономику не возникает. Если в тундре оленеводы умеют выживать, пасти оленей, рыбачить и еще много всего, то в городе их компетенции оказываются невостребованными. Города требуют от человека отчужденного труда, и в этом драма. Во всем мире в силу разных проблем, таких как экологический кризис, становится все меньше шансов выжить в традиционных обществах.

Я не снимал все пять лет, это общий процесс — от зарождения идеи до монтажа и постпродакшна фильма. Вообще у меня есть и другие фильмы, как например, «Кино для Карлоса», который я сделал почти за две недели. А этот фильм про Иванну не мог собраться быстрее. Он рассказывает историю о чувствах одной женщины в процессе миграции из традиционного кочевого образа жизни, который вели ее предки, в город. И чтобы эти чувства стали ощутимыми зрителю, необходимо столько времени, не меньше.

Главное — понимать, что у большинства людей есть один эволюционный навык — чувствовать намерение другого. И когда ты подходишь к герою с подлинным и сильным любопытством, даже страстью, то никто тебе не откажет. Потому что никто не откажет страсти, как говорила моя преподавательница Марина Разбежкина. Так что думаю, главный секрет — это подлинное любопытство. И если человек понимает, что тебе по-настоящему важно быть с ним и наблюдать его жизнь, то он не откажет, потому что мы все хотим существовать для других, это чистая необходимость.

И еще один важный момент: когда снимаешь документальное кино, тебе нужно находиться в горизонтальном отношении с другими, на равных. Ты не можешь создавать иерархию — сидеть в удобном кресле с чашкой кофе и командовать, как режиссеры в американских фильмах.

Дело в том, что жизнь происходит с тобой, хочешь ты этого или нет. Другой вопрос — насколько ты внимателен и насколько интенсивно проживаешь происходящее. Мне в этом очень помогает мой сын.

Надо искать в других то, что нас самих по-настоящему волнует. Сначала нужно задать себе этот глубокий вопрос. И когда найдешь то, на что у тебя нет однозначных ответов, тогда имеет смысл разбираться в этом с помощью документалистики. Увидеть свой внутренний конфликт в других будет несложно. Мой мастер во ВГИКе как-то сказал мне такую поговорку: «Настоящий путешественник никогда не покидает собственного двора»‎. Она мне очень понравилась. Она о том, что мы, люди, видим только то, что ищем.