Дача души
Всё детство я мечтала выбраться с дачи. Я крутила педали, гоняла по полю за нашим «садовым товариществом», и мне кажется, с тех пор это механическое движение запускает во мне процесс мечтания. Я смотрела на снижавшиеся в сторону аэропорта Внуково самолеты и мечтала тоже однажды куда-нибудь полететь. Представляла себе людей, которые сидят там возле иллюминаторов, и мечтала стать одной из них. Мечтала вообще что-нибудь увидеть, кроме дачи.
На самолете я полетела впервые лет в 18. Примерно тогда же — уже студенткой университета — впервые попала на море. Иногда мы с родителями, конечно, тоже ездили куда-то — круиз по Волге до Астрахани, месяц на турбазе «Боровое», и всё же, если я вспоминаю свои школьные летние каникулы en masse, они сливаются в одно монохромное дачное полотно.
В моей комнате вместо ковра дедушка повесил огромную офицерскую карту мира, и, как некоторые рассматривали узоры ковра, я с подушки рассматривала Океанию. До сих пор могу ткнуть пальцем в атолл Пукапука, практически не глядя.
В районе Океании я проводила довольно много времени, потому что большую часть светового дня читала — тоже своего рода побег. Сейчас мне удивительно, насколько, по сравнению с опытом моего сына, это было другое детство. С одной стороны, счастливое, потому что никто ни разу не сказал мне «хватит сидеть в телефоне» (книге, в моем случае), «займись делом», «сделай что-нибудь полезное», «разбери свою комнату». С другой стороны, никто никогда не изобретал мне интересный досуг.
Развлечение скучающих — дело рук самих скучающих. Максимум мы с бабушкой ходили в ближний лес за малиной (пару раз за лето), так что я никогда не узнала, что было за тем самым полем, был ли рядом с дачей какой-нибудь водоем, или дворянская усадьба с красивым названием вроде Спасское-Лутовиново, или Полотняный завод, или ферма с парным молоком и утиными яйцами, или торфяные болота вроде тех, на которые бегали мальчишки с купавинских дач в романе «Одсун».
Во многих хороших современных книгах писатели возвращаются в свое дачное детство, а мне как будто и вспомнить нечего — как-то сложилось, что детской компании на нашей и окрестных улицах никакой не было, так что моей фантазии хватало только на книжки и на велосипед. Каждый раз это было лето, в котором ничего не происходит, от которого в 11 лет только и ждешь, чтобы оно поскорее прошло и закончилось. Самым запомнившимся происшествием было вот какое: мы привезли из города щегла в клетке, как-то утром вынесли его из дома «подышать воздухом», поставили на плетеное кресло и отвлеклись, а когда вспомнили, клетка валялась на земле с распахнутой дверцей и щегла, конечно, нигде не было. «Скорее всего, соседская кошка», — сказала бабушка.
На участке в шесть соток бабушка устроила настоящее царство сельскохозяйственной геометрии — грядок, теплиц, эргономически высаженных яблонь, слив, деревьев облепихи. Не могу даже представить себе, чего ей стоило в одиночку поднять всю эту целину. Грядки назывались по сортам клубники и томатов, например, «суприм» или «настенька», и довольно долгие годы потом я могла блеснуть познаниями из программ Октябрины Ганичкиной (бабушка любила рассказывать о том, что узнала), но потом всё забыла.
Больше всего из даров нашей фазенды (тоже бабушкино слово) мне нравились астры. Возможно, в связи с тем, что они символизировали: в последний день лета из них составляли пышный бордово-фиолетово-белый букет, который я несла в школу, и так начиналась новая жизнь.
Словом, я не любила дачу и лет с 13 совсем перестала на нее приезжать. Потом бабушки с дедушкой не стало, и я даже не поняла, в какой момент и дача исчезла из нашей жизни — не сказав никому ни слова, мама ее продала. А я побывала в Америке и Бразилии, на Карибах и африканских островах, в Японии, Индии, Китае и еще дюжине азиатских стран, переехала в Европу, прошла пешком через Альпы и горы Большого Кавказа, каталась на лыжах, серфила, ныряла…
Но недавно произошло вот что. Я пришла на направленную медитацию. Представьте, говорит голос учителя, что вы стоите в начале поля. «Вы раскрываете свои ладони, узнаете их и начинаете движение». Я закрыла глаза и увидела вокруг себя то самое желтое поле, по которому гоняла на велосипеде. Налитая пшеница, в ней синие васильки, вдоль дороги пожухлый конский щавель, пижма, полынь и еще высокая трава, с которой играли в «петушок или курица». Дорога пыльная, трава в колее посередине тоже пыльная, и мои загорелые ноги в босоножках тоже. Я иду по этому полю. Жарко, вокруг слышно жужжание и стрекот цикад.
«Вы пересекли поле и подошли к лесу», — говорит голос. Лес черный, древний, но отчего-то очень знакомый. Тропинка отделяется от дороги и ведет в лес, я вижу его перед собой, как наяву. Захожу в полумрак, сверху свисают какие-то лианы, много бурелома, колючки, как чьи-то когти, цепляются за сарафан. Справа деревья стеной, слева то ли болотце, то ли озерцо, заросшее тиной и бледными цветами. Водомерки и прочие водные твари.
Я отодвигаю руками ветки и поражаюсь тому, как хорошо, в малейших деталях, в каждом повороте тропинки, знаю этот лес. Это лес из моего подсознания? Чем дальше захожу, тем больше убеждаюсь в мысли, что он реально существует — по крайней мере, существовал. Это же дальний лес! Значит,
Медитация продолжается, ее суть — в том, чтобы в закоулках подсознания встретить свое тотемное животное, и вот мое, оказывается, живет в том самом лесу. Вся давно забытая топонимика идеально сохранилась в каком-то резервуаре памяти, доступ к которому теперь разблокировался. И какое светлое чувство сентиментальности и — одновременно — горькое чувство утраты она вызывает во мне. Я любила бабушку, бабушка любила дачу, следовательно, я любила дачу?
«Пошевелите пальцами рук, ног. Медленно возвращайтесь из практики в комнату». Я возвращаюсь вся в слезах. Где-то там, совсем рядом, астры в палисаднике, клубника «суприм» со своими вездесущими усами, салат из помидоров и огурцов, которые я собираю, мою, режу, заправляю сметаной, а потом рву душистый укроп…