Как понять человека другой культуры

Есть наука — антропология, а это некая производная, которая появилась сравнительно недавно. Суть в том, что ты исследуешь жизнь людей через изображение, через визуальную культуру. Изучать узор вышивки — это этнография. А изучать то, как узор кодирует устройство жизни человека, как он связан с его мыслями и мечтами, — это уже визуальная антропология.

Вообще, любому человеку обычно нравится, когда им искренне интересуются, и неважно, кто он — марокканец из Феса или цыган из Севильи. Здесь, скорее, вопрос в том, насколько ты можешь объяснить людям, зачем ты приехал и почему ты все это делаешь. Мое увлечение антропологией началось с фольклорных экспедиций. Мы ездили по деревням, приходили в дома к людям, и они понимали, что мы не просто так пришли — мы исследуем их наследие, культуру, традиции. Когда работаешь над своим проектом, нужно чтобы твоим героям было понятно, зачем ты это делаешь. Это, как правило, самое сложное. «В холоде» — пока мой единственный проект, где герои полностью разделяли нужность и значимость замысла.

Я просто сказала, что делаю этот проект, потому что в обществе очень много напряжения вокруг трудовых мигрантов. Оно возникает из-за незнания, непонимания друг друга. Я хотела рассказать об их жизни, чтобы в России лучше поняли, кто такие мигранты и почему они здесь. Герои сразу прониклись идеей, ведь они каждый день переживают трудности, связанные с миграцией. У них не было вопросов вроде «Какая еще визуальная антропология?»

Всегда очень важно начинать разговор тогда, когда ты уже хоть немного изучил вопрос. Это как готовиться к интервью — ведь ты перед нашим разговором что-то читала, смотрела. Важно, чтобы собеседники видели твой настоящий, не поверхностный интерес. Я недавно была в турецкой деревне и жила в доме человека, который коллекционирует ковры. Он рассказывает про их ценность, про культуру отношения к коврам. Когда мы говорили, он понял, что я не первый раз об этом слышу. И ему стало интересно. Любое путешествие — это обмен, и здорово, если ты, приезжая в другую страну, тоже можешь что-то отдать другим, пусть даже историю, провести параллели: у нас вот так, а у вас как?

Но самое главное — не быть этаким лабораторным исследователем с пинцетом: стоишь в белом халате и изучаешь. Исследование другой культуры — это всегда растворение, что бывает некомфортно для тебя. Ты в любом случае начинаешь подстраиваться под окружение. Когда я впервые приехала на Памир в долину Бартанга, на улице было —15, дул ветер. А я еще отравилась по дороге, болел живот. Когда спросила, где туалет, местные махнули рукой в сторону горы. На этой горе в сугробе торчали три палки с натянутыми клеенками. И я подумала: «Так я буду жить месяц». В домах все спали в одной комнате, все — включая меня. В этой долине все дома землянки, а это значит, что в помещении земляной пол. В общем, очень большой контраст с нашей привычной жизнью. Но через три дня уже привыкаешь: находишь растворимый кофе в местной лавке, замечаешь, что от ключевой воды кожа стала лучше, отправляешься к черту на куличики, чтобы помыться.

Это часть опыта, по-другому невозможно. И то ты только на время перенимаешь новый образ жизни. Многие фотографы и документалисты ошибочно считают, что могут побыть в роли человека, про которого снимают проект. Это иллюзия: пожить не значит жить, это не по-настоящему. Я не претендую на то, что я жила на Памире вместе с местными. То есть формально так и было, но я, скорее, просто приняла правила той среды, в которой находилась.

Выстраиваю, потому что считаю, что по-другому невозможно сделать ничего хорошего. Когда посторонний человек делится с тобой чем-то личным и ценным, по идее, ты тоже должен ему что-то отдать. Если ты в чистом виде рекордер, такой человек-диктофон, обмена не происходит.

Эмоциональная связь — это первое, о чем нужно позаботиться при работе с людьми, и не важно, кто они — герои документального проекта, партнеры по бизнесу или студенты. Это тяжело, отнимает много сил. Ты же устаешь не от работы как таковой, а именно тогда, когда отдаешь частицу себя. Это как вилку в розетку воткнуть. Пока вилка не воткнута, ток не идет.

У меня был проводник по имени Парвона, который не просто помогал с переводом, а стал полноценным соавтором проекта. Он водитель, возит людей из Душанбе в долину Бартанга. Дорога занимает 15 часов, общественного транспорта там нет, поэтому люди скидываются на такое такси. Изначально Парвона должен был привезти меня, уехать и вернуться за мной через месяц. Но все 15 часов в дороге мы с ним говорили о трудовой миграции, о его непростом опыте работы в Москве и договорились до того, что он решил помогать мне с проектом. Парвона возил меня по всей долине, переводил, искал людей. Мы жили в четырех разных кишлаках (кишлак — сельское поселение оседлых жителей в Средней Азии. — Прим. ред.), но там все друг друга знают: это все-таки деревни. В одном кишлаке у Парвоны живет одноклассник, в другом — двоюродный дядя. Вообще я привыкла, что в таких проектах нет проблем с коммуникацией и жильем, все как-то находит тебя само, главное — добраться туда. Как ни странно, самый сложный шаг — решиться, оторваться и поехать.

Так что по поводу жилья я не переживала. Я сомневалась в другом: получится ли найти людей, чьи дети уехали в Москву. Но оказалось, что это не проблема, потому что в каждом втором, а может, и в каждом доме кто-то из членов семьи был трудовым мигрантом в России.

Как и во всех деревнях, люди там встают очень рано. Я даже не знаю, во сколько, я всегда просыпалась позже (смеется). И сразу после подъема начинается бытовая программная жизнь. Одна из особенностей Памира в том, что там нет леса, поэтому нечем отапливать дом. Зимой это большая проблема. Достаточно важное ежедневное занятие — поход за хворостом. Это занимает много времени, ведь за кустарником нужно подниматься в горы. А там, в горах, его совсем немного — прямо по палочкам. Как правило, это такой настоящий поход — не то, что заказать два грузовика дров. Естественно, никакого водопровода там нет. Натаскать воды, дров, растопить печь, замесить тесто — так и проходит день. Жизнь напрямую привязана к горной действительности.

Мне очень интересно съездить туда теперь и посмотреть, что изменилось спустя семь лет. Сейчас строится большая дорога, которая соединяет Россию с Китаем и проходит через Центральную Азию, в том числе и через Памир. Раньше там не было дорог, и, по идее, появление такой магистрали должно снизить изолированность поселков, развить инфраструктуру. Возможно, если приехать туда сейчас, мы уже не увидим многое из того, о чем я рассказываю.

То, что ты подметила, — это одно из моих важнейших наблюдений и приобретений в этой поездке. Люди переполнены радостью несмотря на то, что интенсивность трагических и болезненных событий там гораздо выше, чем, например, в нашей с тобой жизни. Просто потому что условия жизни такие. И на фоне всего этого люди по-настоящему открытые, искренние, много смеются, улыбаются и очень мало говорят о своих трудностях. За все время работы над проектом — месяц на Памире и пять месяцев в Москве и Петербурге — я никогда не слышала, чтобы кто-то жаловался. И это связано не только с феноменом восточной культуры — сдержанным отношением к личной жизни. Просто нет привычки сетовать, обижаться на жизнь. Думаю, это связано с религией и особенностями традиционного уклада. Меня поразили их оптимизм и сложное смешение благодарности и смирения. Смирение не в смысле податливости чему-то плохому, а смирение библейское, абсолютное принятие.

По-разному. Многие трудовые мигранты болезненно переживает разрыв с близкими людьми и домом. Но есть и другие, кому, наоборот, нравится, что они оторвались от своей привычной жизни, оказались в мегаполисе и получили доступ к торговым центрам, нормальному душу, к какой-то движухе, общению и работе, которых у них не было раньше. Для молодых это новые возможности. Им нравится все современное. Когда мы с ними встречались в торговых центрах, у нас бывали такие диалоги:

— Давай сфотографируем тебя где-нибудь в другом месте?
— Нет, давайте здесь, тут так красиво!
— Красиво там, где горы, у тебя в деревне...
— А мне здесь больше нравится.

Такой забавный эпизод. Им нравится, когда музыка играет, люди кругом, все другое. Их так же, как и меня, притягивает контрастная среда, что-то, выходящее за рамки привычной картинки. Думаю, это вообще основной драйвер путешествий.

Понятно, что это художественный текст. Но я действительно думаю, что наследие — культурное и генетическое — которое мы в себе несем, формирует нас. И даже если мы отрицаем, что от чего-то зависимы в своих мыслях и действиях, оказывается, что для каждого важно получить ответ на вопрос «Откуда я взялся?» У нас с дедушкой был классный разговор на эту тему. Дедуля в очередной раз упомянул какого-то ученого, а я в очередной раз не знала, кто это. Он упрекнул меня в серости, на что я ответила: «Вот представь, люди в 500 году должны были обладать знаниями, накопленными за 500 лет, а в 2000 году — за все две тысячи лет! Это же нечестно. Новым поколениям все тяжелее запоминать то, что было до них». Он со мной согласился и сказал, что современные технологии должны оптимально архивировать все это наследие, но очень важно, чтобы ниточка тянулась. Мне очень нравится этот образ с ниточкой. Как бы мы ни архивировали, ни упаковывали пласты знаний, нужно, чтобы мы чувствовали связность, некую последовательность. Ну, как в кино, где каждый кадр связан с предыдущим и последующим. Когда есть понимание, откуда мы и куда движемся дальше, есть и возможность быть более осознанными. Иначе теряется видение общей картинки и появляется хаос. В конце концов у нас у всех есть дедушки с бабушками и мы так или иначе несем в себе этот код — то, что называется идентичностью.

Да, и там. И это очень интересно. Изучение культурного кода, с одной стороны, образует мою связь с тем, что было до меня, а с другой — связь с миром сегодня.

Я верю в соединение суперконтрастных вещей. С детства мне нравилось звать на день рождения очень разных людей. Не все любят совмещать тусовки — звать коллег и школьных друзей, например, а мне всегда нравилось всех собирать. В этом есть новая энергия. То же самое происходит с методами и дисциплинами. Один из способов не слишком ударяться в прошлое или будущее — скрестить их в неожиданном сочетании. И получится третий продукт, новый взгляд, который налаживает ту самую непрерывную последовательность.

А еще мне кажется, в этом есть острота. Когда мы читаем про архаичные вещи в таком необычном для них виде — в контексте интерактивной мультимедийной истории, они приобретают новые значения. Это немножко провокация. А хорошая провокация — это всегда хорошо.

Давай сразу исключим вопрос безопасности, потому что в разных странах есть свои нюансы и надо действовать по-разному. Из этого вытекает первый момент: к поездке надо подготовиться. Не только посмотреть красивые живописные места, а почитать про то, как там живут, что принято и не принято. Сейчас на форумах наверняка есть выжимки про традиции и обычаи, но здорово идти глубже, чтобы понимать, как устроено место, в которое приезжаешь. И это опять-таки момент про тот же самый обмен.

Если говорить про восточную культуру, она отличается насыщенностью невербальными проявлениями — я имею в виду не только язык жестов, а то, что можно назвать эмоциональным языком. Где-нибудь в Марокко сталкиваешься с очень необычным поведением людей, и без подготовки в этом достаточно трудно ориентироваться. Там тебе могут сказать: «Знаешь, ты такой интересный человек», имея в виду: «Слушай, отвали от меня». Ведь восточная культура очень вежливая, деликатная. По интонации ты должен догадаться, что человек не хочет с тобой разговаривать и лучше не пытаться с ним контактировать.

Второй момент: любые места — это люди. Это не исключает того, что ты можешь приехать в безумно живописное место и сердце разорвется исключительно от красоты ландшафта. Но я думаю, если в путешествии ты не соприкасаешься с местными, не делаешь хотя бы попытки погрузиться в локальные потоки, ты многое теряешь. А понимаешь это, только когда приобретаешь. Вообще всегда страшно заговорить с незнакомыми людьми, рвануть в какую-то нетуристическую деревню. Но именно здесь кроется совершенно другое качество погружения. А языковой барьер не такая уж и проблема: я каким-то образом всегда находила людей, которые мне что-то показывали, рассказывали, переводили на английский. Поездка становится гораздо интереснее и содержательнее, когда не просто ходишь по улицам, а с кем-то знакомишься, общаешься. Это я впервые осознала, когда начала ездить в фольклорные экспедиции.

А еще важно разделять отдых и путешествие. Многие мне говорят: «То, как ты отдыхаешь, не похоже на отпуск, отпуск — это сидеть под зонтиком и смотреть вдаль». Я тоже так иногда отдыхаю. Но путешествие — это другое. В нем ты переживаешь много неоднозначных состояний, например, сопротивление. Ведь путешествие — это некое преодоление себя, познание чего-то нового. А когда ты узнаешь новое, ты всегда сопротивляешься, потому что человеческий организм естественным образом отторгает то, что не знает. Мне кажется, открытость и готовность чуть-чуть поработать — это то, что делает поездку настоящим путешествием.