Семья встречается в лесу
Мы были веселой, легкой на подъем семьей. Родителям не исполнилось и тридцати, а я уже каталась на заднем сиденье их «шестерки» и всё запоминала. Везде нас ждали приключения: высокие волны, острые горы, бирюзовые бухты и прохладные леса. Раз в год мы брали по мешку картошки и лука, бросали их в багажник вместе с купальниками и ехали на море. Арендовали самое простое жилье и варили уху из рыбы, которую папа ловил сам.
Поездки в горы случались чаще: всего три часа на машине до любимого Архыза, можно сгонять одним днем. На природе у папы всегда было какое-нибудь дело: он то разжигал костер, то бродил среди деревьев и возвращался с грибами, то готовил еду на газовой горелке. Мы с мамой ходили за ручку, собирали ягоды, гуляли вдоль бурной ледяной реки и делали цветочных куколок. Папа часто фотографировал нас с мамой на свой «Зенит», а я пыталась красиво щелкнуть их. Сохранилось много снимков, на которых родители целуются и дурачатся. Из таких воспоминаний я могла бы сложить многочасовой счастливый фильм.
А потом мама попала в больницу и не возвращалась много недель. Мы с папой остались вдвоем в нашей маленькой квартире и смотрели друг на друга растерянно. Семья распалась, потому что мама и была семьей. Мы с папой знакомились заново и мало говорили. Никто не знал, как жить без мамы.
К лету мама вернулась домой, но еще не восстановилась окончательно: стало ясно, что она не сможет ходить по горам и плескаться в море. В предпоследний день весны мне исполнилось 14 лет, и я подумала: «Вот и прошло детство». Почувствовала себя одинокой и брошенной. Меня совсем никто не понимал. А еще преследовало чувство, что я потеряла всё.
Тогда-то папа и стал брать меня в Архыз одну. Раньше, если не могла мама, присоединялись родители папы — мы всегда были с кем-то. А в то лето стали ездить сами, и это продолжалось до самого выпускного. Мы садились в машину еще до рассвета и ехали. Не помню, чтобы в дороге мы с папой о чем-то говорили. Я сидела на мамином месте и иногда проваливалась в сон. Окончательно открывала глаза, когда перед нами поднимались вершины Кавказского хребта — белые и холодные, словно пломбир.
Папины поездки были строго практичные. Никаких цветочных куколок и фотосессий у реки. Мы ехали собирать грибы, чтобы потом сделать заготовки на зиму. Всегда имели представление, какие именно грибы «пошли». Папа показывал мне разные виды и объяснял, как их не спутать с опасными двойниками.
Помню, как нашла свои первые маслята. Семейка из трех грибов, плотно прижатых друг к другу, сидела за камнем, и папа ее не заметил. Я провела пальцем по покрытой слизью шляпке самого крупного гриба, и на коже осталась еловая иголка. Затем погрузила пальцы в землю, схватила семейку под самый корень и выкрутила. В тот момент во мне что-то поднялось и сдвинулось. Будто в скользкой грибной кожице отразился набросок моей будущей жизни, которая теперь должна была собраться из осколков.
Как только я выучила основные виды, мы с папой стали совершать долгие походы за грибами в горный лес. Как два тихих зверя, мы шли на расстоянии друг от друга и прокладывали каждый свой маршрут. Перекликались, чтобы не потеряться. «Э-у!» — кричал папа.
Мы находили подберезовики, подосиновики, белые, рыжики, лисички, оленьи рога, грузди. Больше всего я любила темные крепкие дубовики. Срезала канцелярским ножом землю с тугих ножек, и их поверхность быстро синела. Из дубовиков получался терпкий черный суп. Мы никогда не брали сыроежки. Больше всего веселились, если натыкались на усеянный опятами пень — долго «косили», болтали и смеялись.
Уезжали до захода солнца. Перед отъездом фотографировали урожай и — чаще всего — меня с ним. Тогда мы уже купили первый «цифровик», и папа убрал на антресоль любимые «Зениты». Спустя много лет я прочту у Сьюзен Зонтаг, что фотография имеет социальные функции и одна из них — память. «Сила фотографии в том, что она позволяет внимательно рассмотреть мгновение, которое немедленно смывалось бы потоком времени». Думаю, мы всегда хотели заморозить момент, в котором было хорошо.
Однажды мы выезжали из ущелья и попали под град. Папа припарковался у дерева, льдины шарахали по металлическому корпусу, а папа спокойно смотрел через стекло вверх. Думаю, если бы это случилось в городе, он хватался бы за голову и громко сетовал. Но в горах, словно в пограничном пространстве, мы оба понимали, что любую беду надо просто переждать.
Иногда мы с папой приезжали в Архыз с ночевкой. В то время еще никто не знал об этом ущелье, туристов не было. Наверху находилась только одна база под названием «Таулу» — деревянные бараки из досок и фанеры, которые отапливались буржуйками. Если мы останавливались там, то утром шли в поход на Софийский ледник или к одному из ледяных озер, похожих на синие монетки.
В один из приездов на «Таулу» мы познакомились с энтомологами из МГУ — двумя бородачами в очках. Они искали каких-то редких жуков, и папа сразу же с ними подружился: он знал, как спасать людей и тушить пожары, умел делать любой ремонт, разбирался в грибах и рыбах, но папина способность заводить знакомства всегда казалась мне главным талантом. Ночью они вместе выпивали, папа учил их рубить дрова и жарить мясо, а утром мы вчетвером пошли в поход к озерам.
Мы с папой перебегали по бревну через бурную реку, а ученые ползли за нами на четвереньках. Мы хватались за стебли рододендрона и за несколько мгновений забирались на скалу, а наши спутники перед каждым шагом тыкали землю палкой. Они были неловкими, неуместными и всего боялись. Папа сказал им стучать по деревьям, чтобы отпугивать медведей. Ученые стучали, а мы хохотали над их доверчивостью и уносились вверх. Садились вразвалку на какой-нибудь утес, дожидались их и спрашивали: «Как самочувствие?»
Тогда я тоже стала думать о поступлении в МГУ, но пока стеснялась об этом кому-либо рассказывать. Я смотрела на нелепые передвижения людей из МГУ и не могла вообразить, что когда-нибудь перекочую из своего диковатого мира в столичный. Я еще ни разу не бывала в Москве, но знала, что там всё каменное, большое и суетливое и что люди разучились ходить по лесу.
К концу моего 11-го класса мама восстановилась. Нам обеим пошили красивые платья, и мы пошли на выпускной нашей веселой дружной семьей. Танцевали и участвовали в конкурсах. Я получила высокие баллы за ЕГЭ, и мы с мамой уехали поступать в Москву. Было лето 2010 года, горели торфяные болота, и весь огромный город задыхался. В один день мы пошли в кинотеатр и посмотрели три фильма подряд, потому что в зале был кондиционер. Я поступила на бюджет журфака МГУ, и папа встретил эту новость в Архызе. Он поймал связь на дереве и позвонил нам. Думаю, от его радостного крика подпрыгнул целый лес.
Папа был там вместе с лучшим другом семьи и его сыном чуть младше меня: они жили на «Таулу», ходили в походы и собирали грибы. Уже выросший сын друга рассказывал мне, как в тот вечер папа страшно напился, хотя в обычной жизни совсем не злоупотреблял, и вместе с другом бросал топор в старую сосну. Судя по обрывкам историй, там творилось дикое веселье. Все трое радовались за меня больше, чем за себя когда-либо. Я была единственным человеком из нашего круга, кто добрался до МГУ.
Мы с мамой отметили скромно вместе с родственницей, у которой жили в Москве, и вернулись домой. Остаток лета я провела в Минводах и, возможно, последний раз съездила с папой вдвоем в Архыз. В конце августа меня привезли в студенческое общежитие. Я окончила МГУ, вышла замуж, мы с мужем взяли ипотеку, и я вела обычную московскую жизнь с офисом, дедлайнами, высокими домами, недосыпами, метро и вечной толкучкой. Мне кажется, я тоже разучилась ходить по лесу.
В 2020 году я вернулась домой вместе с мужем и нашей собакой. Мы с мамой и папой начали узнавать, что значит жить рядом как взрослые люди. Однажды я почувствовала, что точно нахожусь на своем месте, затем — тут же — поняла, что счастлива. Я и сейчас живу так.
Спустя четыре года после моего возвращения погиб тот самый лучший друг семьи, с которым папа отмечал в Архызе мое поступление. Вместе с папой они работали в пожарной части, затем трудились на стройке, а когда папа ушел на пенсию, друг продолжил работать спасателем. Он разбился на параплане в середине августа в свой выходной день. К тому моменту наша семья уже пережила несколько потерь, но именно эта стала самой тяжелой. Я до сих пор не уверена, что родители оправились.
Прошло девять дней, и я взяла в руки книгу, которую давно откладывала, — «Путь через лес. О грибах и скорби». Ее написала норвежка малайзийского происхождения Лонг Литт Вун. Она была антропологом и много лет прожила в самом счастливом на свете браке, но ее муж внезапно умер. Сначала Лонг Литт Вун думала, что умерла вместе с ним, но потом оказалась на микологических курсах и увлеклась грибами. Она бродила по кромке цивилизации, то и дело проваливаясь в чудесный дикий лес. Грибы помогли ей пройти путь горевания, и в конце концов она написала удивительную книгу, в которой встречаются описания «тихой охоты», рецепты блюд из грибов и глубокие размышления о месте человека на нашей странной планете.
«Грибы, которые я научилась распознавать, стали маленькими опорными пунктами, помогавшими мне набраться сил, отдохнуть и двигаться дальше, до другого лагеря на пути внутреннего познания, — писала Лонг Литт Вун. — <…> По мере того как необъятное на первый взгляд царство грибов стало обретать в моих глазах структуру, стали приходить в порядок и мои чувства, до того пребывавшие в полной неразберихе». Антропологу из Норвегии помог системный подход, а я думала так: в прошлом мы находим боль, в будущем — тревогу, а саму жизнь, красивую и простую, можно ощутить только сейчас. И что, как не пристальное вглядывание в детали природы, делает нас теми, кто мы есть? Обычными людьми, бредущими по собственной жизни на ощупь.
Вскоре мы всей семьей ехали на Уллу-Тау. С тех пор как Архыз застроили и облюбовали москвичи, мы там не появлялись — чтобы не испортить воспоминания о любимом месте из прошлого. Поехали на папиной машине: он за рулем, справа мама, а на заднем сиденье — я и мой муж. В багажнике болтались ведра и резиновые сапоги.
На месте мы поняли, что никогда не видели столько грибов. Рыжих шляпок было так много, что казалось, будто земля вскипает и пузырится. Шел дождь, и мы, раздавленные горем, вдруг забыли обо всем и начали срезать липкие маслята с их тугих ножек. Мы снова стали веселой звериной семейкой, хохотали и выкрикивали: «Э-у!», «А-у!», «У-у!» Набрали полный багажник и сфотографировали его. Еще сняли каждое ведро. Конечно, себя с грибами — всех вместе, по отдельности, на фоне гор и у дороги.
(К Новому году я соберу в специальном сервисе альбом, распечатаю его и подарю родителям со словами: «Видите, всё было не так плохо». Несколько страниц в нем займут снимки с нашей «тихой охоты».)
Мы возвращались домой из Уллу-Тау, уставшие, вспомнившие о своих проблемах, но теперь в нашем багажнике были грибы — мы улыбались друг другу и пересказывали одни и те же приколы, которые случились с нами за день. Я ехала сзади и чувствовала момент во всей его полноте, красоте и неоднозначности. И тогда я поняла, что хочу только одного: чтобы близкие люди были рядом и жили подольше. И чтобы между потерями случались моменты, когда мы соединяемся, хохочем, веселимся и делаем фотографии на память.