Разговор с антропологом о живой памяти, фольклоре и традициях

От автора онлайн-выставки

Работа над проектом «Север. Возвращение» заняла около трех лет. За это время менялась и я, и ее смыслы. Возвращаясь из экспедиций по Архангельской области, я искала подход к материалу на пересечении визуального исследования и фотографии, опираясь на комментарии фольклористов и антропологов.

Чтобы лучше подготовиться к съемкам, понимать, что именно искать, какие вопросы задавать и кому, по вечерам я сидела в местных библиотеках и читала интереснейшие редкие труды, поражаясь всё больше и больше, как мало я знаю о людях, живущих рядом со мной, и о своем доме.

Главным ресурсом для меня стал проект «Прагмема» — это команда фольклористов и антропологов, изучающих российскую повседневность. Их статьи, книги, лекции и материалы из экспедиций помогли мне интуитивно находить дорогу к героям, понимать их мировосприятие и в итоге прийти к глубокому художественному высказыванию.

Мне посчастливилось организовать беседу с участниками «Прагмемы» и обсудить в том числе и выставку. Надеюсь, эти смыслы станут особыми проводниками в путешествиях и для читателя Gate 7.

О поисках истоков

Инна: Я вижу в этом два течения. Иногда они соединяются, а иногда противоречат друг другу, образуя нервные узлы в нашей культуре. С другой стороны, отыскать свои корни — абсолютно естественное желание преодолеть пропасть трагических событий, которые произошли в истории нашей страны в XX веке. Ведь тогда миллионы людей потеряли связь со своими предками. Многие из нас не знают, какой они национальности, откуда родом их бабушки и дедушки, где похоронены родственники и есть ли у них семейные реликвии.

Попытка раскопать корни, выпрямить «кривое горе» — это очень важно и нужно. Далеко не все мы из Москвы и Петербурга, и за XX век наших родственников помотало по стране.

Есть и другая тенденция, связанная уже не с личными поисками, а с конструированием кем-то извне мифологически изобретенного «традиционного общества», которое не совсем реалистично. И здесь фольклор, к сожалению, используется как средство идеологии, и примеры тому в нашей истории опять же бывали.

О мифологии

Инна: Смотря что считать мифологией. Под ней часто подразумевается жизнь и культура людей, что неправильно. Людей нужно изучать, и здесь мне нравится ваш подход к выставке, но мифология нередко конструируется искусственно. Как раз таки общение с реальными людьми останавливает называть их жизнь и их культуру мифологией.

Взгляд исследователя извне и сверху на собеседников — это, в общем-то, нечестно. Если увлекаться тем, что в курсе фольклора называется «неведомой силой», рискуешь поддерживать стигму и колониальный дискурс.

Возьмем рассказ Зинаиды из Койды, у которой ноги отказали у креста, когда она прибежала к нему, испугавшись за мужа, рыбачившего в море во время шторма: «Кто в море не ходил, тот Богу не маливался». Ведь это иллюстрация реальной жизни, никак не мифологии: в сложной ситуации человек бежит к тем силам, в которые верит. Не поднимая паники среди родственников, бежит на берег и со своей тревогой пытается справиться, обращаясь к метафизическим авторитетам, тем, которые для него безусловны.

Или когда в болоте кто-то голосом мужа окликает — это же и про безусловное доверие. В смысле, раз муж зовет, значит нельзя не отозваться. А с другой стороны — про то, что иногда морок может принимать формы любимых людей и не различишь, где морок, а где близкие. Так что надо быть сосредоточенными, особенно в лесу, ведь там не совсем контролируешь ситуацию. К тому же собеседница не говорила, что это леший. А просто водит, окликает, на тебя нападает этот морок. Только прямая речь и никаких лишних оценок — самый корректный способ рассказать эту историю.

Люди не любят говорить о сверхъестественном, ведь это нарушает нормальный порядок жизни. Но нельзя не ощущать его в особые моменты. Быть смелым — признать, что не всё контролируешь.

Настя: Это происходит и в экспедициях. Когда напрямую спрашиваешь о мифологическом, никогда ничего не существует. А начинает существовать, только когда с тобой хотят поделиться необъяснимым опытом, открыть что-то в устройстве жизни — при определенной степени доверия к собеседнику.

Инна: А дальше нельзя обмануть доверие. Если уж пригласили выслушать чью-то правду, а ты потом оценки расставляешь… Человек с эмпатией, с пониманием другого, как он смотрит на других — сверху, снизу или по горизонтали, не будет никого каталогизировать. Он будет слушать и слышать. Где-то соглашаться, где-то нет. Есть много моментов в жизни, когда нужно отстаивать свою точку зрения, а тут это бессмысленно. Да, мы бываем слабы; да, рациональный контроль иногда утрачивается. Спасибо вам, дорогие старшие женщины, за то, что у вас есть язык называть эти состояния.

Наша миссия как людей, которые хотят понять собеседника — даже если многое с первого раза не открывается, — постараться включить феноменологический подход. Посмотреть, а вот в этой же ситуации что происходит с нами? Чем наша реакция отличается, а чем похожа? Вот и подумать.

Первые, наверное, 15 лет полевой работы я стремилась собирать фольклор, а реальность пропускать: «Бабушка, я всё поняла, жизнь была тяжелая, но давайте уже про былины — мы зачем сюда приехали?» После курса по фольклору было всё так удивительно: ну надо же, домовые, лешие, я про них до 18 лет ничего не слышала, а приехала в экспедицию — действительно, вот люди с ними живут! Но потом, когда тебе попадается в деревне интеллигентный человек с богатым жизненным опытом, который умудряется достучаться до самых позитивистски настроенных, ограниченных глупышек (такой же я и была), ты меняешься.

Настя: Я взялась интервьюировать свою бабушку после первой или второй экспедиции, и оказалось, что меня растил прекрасный информант, которого я не слышала в детстве.

Диана: После трех лет экспедиций, некоторые из которых начинались совсем глупо, всё росло и трансформировалось. Но плоды кроются в личном исследовании и возможности по-другому общаться с близкими, когда возвращаешься из очередного путешествия. С моей бабушкой, например, которая меня вырастила. Это какая-то бесконечная глубина, ее можно исследовать долго, ведь по неизвестным причинам ты ее упускал.

Инна: Да, главное — открыть этот шлюз интереса. Несколько моих прабабушек проявились спустя 40 лет после смерти — я нашла их биографии и дневники, а потом отыскала их племянника, и он как будто специально доживал до 90 лет, чтобы рассказать мне о них. И я была абсолютно готова услышать его.

Должна включиться обращенность. Обращенность к своей истории. Это не что-то от тебя оторванное. Тебе подсвечивают, в какие-то моменты ты будешь делать такие же выборы. Ты приобретаешь целый ассортимент решений: можно пойти, как родственники, а можно сознательно, с учетом их опыта, менять поведение и реакции.

Но ты точно уже не один: женщины и мужчины твоего рода этот выбор уже делали и, в общем, их принятые решения в тебе и воплотились.

Инна: Когда мы сталкиваемся с ситуацией выбора, который делать не хочется. У всех есть идеальные сценарии жизни: к примеру, любовь, которая обязательно встретится, и это будет ровно твоя половинка, без сучка и задоринки. А вот и нет! Половинки находятся с трещинками, и прожить с одним человеком оказывается сложнее, учитывая, что все мы меняемся. Готовы 50 лет проработать на том же месте? Всё это не работает — мир меняется, а тебе нужно делать выборы.

Если человек один, за ним нет опыта поколений, если навыки не передали, то мы не знаем, как себя вести. И тогда остается история про черный день. А быть в светлые дни, никто не рассказывает. Это и передают бабушки. Мы взрослеем, и нам нужны эти навыки. В тяжелые времена можно обратиться к их слову, и хорошо, если там найдется не пустое наставление, а обоснованный собственный опыт. Мне кажется, в этом ресурс.

О методе в экспедициях 

Настя: Я начала ездить как волонтер после первого курса филологического факультета. Фольклором заниматься не предполагала, но после первой экспедиции случились вторая, третья, пятая. В основном это были Архангельская и Вологодская области.

Инна: У нас есть конкретные вопросы, с которыми мы едем в экспедицию. Между моей первой экспедицией и той, что начнется послезавтра, — 35 лет. За это время ушли из жизни многие из моих собеседниц, но я их помню с именами и рассказами, а мир и времена постоянно меняются.

В экспедициях несколько режимов. Есть научная часть, а есть та, что делает нас эмпатичными людьми. Теми, кто готов слушать. Мы пытаемся выйти из эгоцентрической позиции и воспринять других, живущих не в твоем пузыре. Это не всегда легко. Никто из нас не собирался заниматься фольклором, поверьте.

Еще экспедиции — это вызов. Иногда красивый, иногда мучительный. Но ты знаешь, что сие пройдет, — и это тоже полезный навык. Там кроются эмоциональные испытания, и тебе приходится потом работать с тем, что ты узнал о себе. Это взросление.

Микс научного и экзистенциального опыта многое объясняет о себе и родственниках, ты перестаешь находиться в позиции жертвы или обиженного. Один раз услышав человека в экспедициях, ты и дальше слышишь людей в городе.

А почему я занимаюсь фольклором? Мне интересно, как это работает. Можно филологически анализировать книжки, но гораздо притягательнее динамичная, живая, меняющаяся культура. Фольклор растворен в нас. Он говорит о том, о чем нельзя сказать другими словами. Чего не касаются учебники и встревоженные мамы и папы.

В нас много того, что мы сами в себе не понимаем… И это тоже фольклор. А при продвинутом изучении это ресурс для сценаристов, психотерапевтов, театральных режиссеров — в нем грандиозные сюжеты и отличные формулы.

О смысле традиций

Инна: Мы тоже были у Марии Васильевны. Мне кажется, она прекрасный перформер! Отвела к своей божатке — Пелагее Яковлевне Дьячковой, и та нас наряжала. Но с вами, Диана, она поступила по-другому! И достала свои старинные платья.

Женщины не просто копят сарафаны: они должны их передать кому-то. Истории про то, что это платье от той-то, другое от той-то, намекают, что платье живет дольше, чем человек. Маленькая поправка освежает всю концепцию: то мы меняем платья как перчатки, а то платья из сундуков меняют владельцев. И хозяйка должна умно распорядиться имуществом: найти наследницу, которая будет заботиться о нарядах и дальше, а это значит, нужно обременить ее историями про правду. У вас рука не поднимется выкинуть платье прабабушки, которое она не променяла на хлеб в голодные годы. И тогда платье начинает жить свою судьбу.

То, что она стала делать, надевая платья и рассказывая истории… Вы фактически стали наследницей.

Инна: Я думаю, имеется в виду не экономическое богатство, а социальный, символический капитал. Девушка могла быть рукодельницей и навязать много всего, но на свадьбе придется раздарить рукавицы всем новым родственникам — такая входная плата в род. Но ведь нужно и себе что-то сохранить, да еще и с особенными узорами. Часто девушка еще не умела вязать полихромную вязку — это значит, она должна надеяться, что ее бабушки и тетушки навяжут достаточный запас для свадьбы. Помните, как в сказке? Выйти на крыльцо и крикнуть: «Мамки-няньки, помогите мне!» Это и есть социальный капитал: у нее достаточно родственниц, которые обеспечат необходимые входные дары. Богатая невеста часто богата не экономически, а именно историей рода. Тем драматичнее положение невесты-сироты.

Настя: Это эмоциональный ритуал, маркирующий переход девушки из одного статуса в другой, начало новой жизни, который воспринимается как маленькая смерть ее старого мира. Переход из родной семьи с определенной степенью детской свободы туда, где уже очень многое будет зависеть от мужчины и его семьи, где ждет непредсказуемое будущее. Ритуал — это воплощение сложных эмоций.

Инна: Сейчас свадьбы — это торжество молодых, их праздник. В традиционной культуре — это расставание. И плач вполне описывает эти эмоции. Обряд перехода в резкие перемены, а кому из нас хочется меняться? Никому. Просто традиционная культура предоставляет слова, которыми можно назвать тревоги и страхи. Чтобы понять, попробуйте перестроиться и задаться вопросом: «Чего ревут?» Вроде твой выбор, подарки, праздник, никто не принуждает. Но важно знать, что свадьба в патриархальной культуре и свадьба в современном городе — не одно и то же.

Инна: Колдовство и порча — специальное представление, которое регулирует конфликтные отношения между людьми. Заподозрить бабушку в том, что она ругалась с соседями, никто не хочет. Если мы исследуем конфликтологию в деревне, то описываем всё анонимно. Там ведь любая женщина знает базовые заговоры: на остановку крови, лечение зубов и так далее. «Знаткая» — это больше про репутацию, но нет такого момента, когда тебе выдают грамоту (смеется). Какая репутация сложится вокруг твоих знаний — это уже вне твоих сил.

Инна: Да, и можем передать привет Зинаиде. Мне очень понравился выбор песни про калинушку-малинушку на сайте, и так красиво это у вас показано!

Только те люди, которые живут у моря, понимают, что значит, когда калинушка-малинушка спускает листья в воду. Меня это поражает: они поют о том, что видят, и получается метафора, наполненная реальным переживанием. Вот море, а вот одно-единственное дерево поблизости. И море в своем режиме — шторм или штиль — погода в непредсказуемом состоянии. А дерево — оно, похоже, подчиняется законам сезонов. На стыке сезонозависимого растения и в то же время безвременного моря возникает тема плывущего корабля, прямо как у Феллини. Корабль из временного в безвременное, и Зинаида про это поет. Песня про то, что со временем происходит что-то странное — и она, пережившая жизнь, рассказывает другим. Это так красиво.